Дом под черемухой

Сосредоточенно уставясь в пол, Иван ждал, гадая, надолго ли у Ситникова хватит терпения не замечать его. К разговорам он не слишком прислушивался, но на каждого посетителя взглядывал со вниманием. Интересно было наблюдать, как они заходят и как разговаривают с Ситниковым. Почти все они в дверь заглядывали робко, с порога, как и Иван. К столу подходили осторожно. И говорили тихо, а глаза их в этот момент были покорные и просящие. И многие из них немного сутулились перед столом, чтобы быть пониже, и ловили каждое движение Ситникова. Вот и он, Машатин, тоже сидит, ждет, когда на него обратят внимание. Покорно ждет, помалкивает, ничем о себе не напоминает. Иван поймал себя на этом и подумал: отчего же у него такое угнетенное состояние? Ведь уважения к Якову Кузьмичу он не испытывал, даже наоборот — не любил его. Наверное, и другие посетители, кто постарше, помнили, как «учили» Ситникова промысловики в былые времена под тяжелую хмельную руку, а если сами не видели, то слышали от других. Так отчего они так перед ним? Иван и сам удивлялся своей робости. Доведись встретить Ситникова в ином месте: на улице или на базе отдыха, — он бы подошел к нему запросто и запросто бы сказал все, что надо сказать, а тут он отчего-то мялся, зажимал в себе раздражение, что его так открыто и бессовестно не замечают. Сидит Ситников за своим столом, уперся глазами в казенные бумаги, наморщил лоб от важных вопросов, и не подступись к нему со своими маленькими житейскими заботами. Вот что значит кабинет, вот какую тайную силу он имеет над людьми, которую толком и понять не можешь, но ощущаешь ее явственно всем телом.

Иван решил перетерпеть Ситникова, взять его на измор. Хоть час будет сидеть, хоть два. Там видно будет, у кого больше терпения. Однако Яков Кузьмич не выдержал первый. То ли терпение кончилось, то ли посчитал, что и так достаточно наказал строптивого егеря своим невниманием.

Ситников поднял на Ивана холодные, отчужденные глаза.

— Жалуются на тебя, Машатин, — заговорил он негромко и даже с некоторым сочувствием. — Не знаю, как с тобой и быть.

Иван выжидающе молчал, понимая, что предчувствия сбываются. И коли уж Яков Кузьмич так долго не замечал его и начал круто, то ясно, что дела его, Машатина, совсем плохи. И у Ивана заранее засосало под ложечкой.

— Куда годно, — тихо, со скорбью в голосе продолжал Ситников, — собаки в поселке бродят безнадзорными, режут скот, а егерю нашему нет до этого никакого дела. Молчит себе, будто так и надо. И никаких мер не принимает. Вот скажи сам: как бы ты на моем месте поступил?

Иван опустил голову. Не ожидал он столь резкого оборота, нет. Шел с намерением свои права качать, а Яков Кузьмич взял его в оборот. И ведь он прав. Все козыри на его стороне. Собаки-то на самом деле бродят, как бездомные, и скот режут. Возразить нечем. Может, и правда Катерина и Маланья пожаловались. Деньги-то им за потраву никто не платит.

— Чего молчишь? — Ситников опустил ладонь на какие-то бумаги подле себя. Не просто опустил ладонь, а со значением. Давал понять, что там нечто касаемое его, Машатина. — Посоветуй мне, как с тобой поступить. Ума не дам. Тем более что твоя собака в этом деле участвовала. Как ты сам-то на это дело смотришь?

Иван пришибленно молчал.

Яков Кузьмич вздохнул, поглядел в окно и снова поднял глаза на Ивана, продолжая задумчиво, с печалью:

— Никак не пойму, что ты за человек, Машатин… Хороший тебе оклад положили. Многого от тебя не требовали. Живи в свое удовольствие, а ты? Всегда ты чем-то недовольный, капризничаешь, как черт-те кто. А теперь заварил кашу — не знаем, как ее расхлебывать. Дело-то до района может дойти. Тогда и тебе несдобровать, и нас по головке не погладят… — Яков Кузьмич протяжно вздохнул, помолчал и снова глянул на Машатина. — Если работать у нас не нравится, так и сказал бы честно. Неволить не стали бы.

Иван судорожно перевел дух. И хотя он не ожидал, что дело примет такой оборот, но, видно, это и лучше. Уж лучше сразу разрубить затянувшийся узел, а то потом вообще не распутаться. Настал, видно, такой час.

— Слушай, Яков Кузьмич, — начал Иван захрипшим вдруг голосом. — Ты, конечно, тут прав. Собак я не углядел. Виноват, хотя если поглядеть на это дело глубже, есть не только моя вина. Но дело не в этом. Ты вот говоришь, работать мне у вас не нравится. И тут ты опять прав: не нравится. А почему? Капризный, говоришь? Нет, не в этом дело. Ты пойми меня. Я отец, у меня взрослые дети. Дочь, можно сказать, в невестах…

Ситников, не сводя с Ивана глаз, настороженно подобрался. Опасливо покосился на дверь. Плотно ли закрыта, не торчит ли кто у дверей, не слышит ли.

— Я, конечно, понимаю, — продолжал Иван, — что кордон леспромхоза и база отдыха — штуки разные. Кордон — производство, а база — для другого. Людям тут охота и повеселиться, и развлечься. Я не против всего этого. Пожалуйста, раз надо. Но поскромнее-то разве никак нельзя? Чтобы мне перед детьми не было совестно?

Ситников опустил глаза.