Дом под горой

Полдень миновал; над нашим развеселившимся городком разлился африканский зной. Тени почти нигде не осталось, даже под самыми стенами домов. Всюду проникает солнце, раскаленное, немилосердное, жаждущее высосать последние капли влаги из иссохшей, измученной матери-земли.

И все же никому не приходит на ум «прилечь на часок», как того требует человеческая природа в такую жарищу да еще после такого обеда, как сегодня. Руки-ноги наливаются свинцовой тяжестью, веки слипаются, сладкий сон дурманит, а ты маешься, напрягая все силы, чтоб держать глаза открытыми. Глаза неподвижно таращатся в пространство, туман какой-то клубится перед ними, размывая очертания всех предметов. И ничего тебе не остается, как только покориться, с тяжким вздохом пасть в объятия столь сладостной дремы…

Но сегодня — кто станет сегодня спать! Едва встав из-за стола, выпив чашечку черного кофе, всяк стряхнет с себя сонную одурь и — на площадь! Весь город высыпал сюда, толпа кишит перед палатками, люди покупают, торгуются, продавцы бессовестно запрашивают, не глядя ни на что… Какая тут дрема! Куда девалась усталость! Все — веселы, бодры, оживленны.

Около четырех часов колокольный звон положил конец этой суете. Площадь мигом пустеет, все живое снова набилось в церковь, а кому внутри не хватило места, обступили паперть густой толпой. После недолгой вечерней службы выстраивается процессия. Повалила из храма толпа, волнуется, мечется, наконец, образуется кое-какой порядок. Самое трудное — двинуться с места. Впереди школьники с хоругвью, за ними мальчики постарше, бесконечной лентой, попарно, у каждого в руке свеча, желтые огоньки их еле заметны в ослепительных лучах солнца. Следом за мальчиками потянулись юноши со свечами уже просто огромными, с факелами и пестрыми лампионами в руках, а там несут хоругви, они свисают подвижно, ибо в этой раскаленной тишине — ни дуновения. За хоругвями шагают кантадуры во главе с мештре Иве, протяжно и громогласно выводят монотонные псалмы, и звуки их голосов гулко отдаются от стен домов, чтобы тотчас заглохнуть в знойной тишине. За певчими четыре молодых человека в белых стихарях несут на плечах изваяние девы Марии, снятое с главного алтаря. Богоматерь величественно восседает на позолоченном троне, держа на коленях улыбающееся дитя. Чистого золота венцы сияют на головах матери и сына, который раскинул толстенькие ручки, как бы в восторге от того, что выбрался из хмурой алтарной ниши на яркое солнышко. Златотканые одежды спадают живописными складками с плеч изваяния, украшения и драгоценные камни сверкают, переливаются, слепя глаза.

Следом за священниками — а их целая кучка, в ней выделяется наш дон Роко в праздничной ризе, — за священниками, в гордом одиночестве, вышагивает шьор Илия Зоркович; он в черном костюме, в одной руке он держит свой котелок, в другой — черную трость с массивным серебряным набалдашником. Шьор Илия шествует медленно, важно, не глядя по сторонам, в полном сознании собственной значимости, возвышающей его над всеми прочими: он «прешид», сиречь председатель церковного совета, куратор, то есть управляющий церковным имуществом. На нем одном лежит бремя ответственности за все, что делается или не делается в полях и виноградниках, принадлежащих церкви, за вино в церковных подвалах до самого момента продажи. Он же отвечает за все, что находится в самой церкви, в том числе и за свечи, а их вон сколько расходуется за год! К тому же шьор Илия — управитель самой святой патронессы города, ему вверены ее украшения, драгоценные камни, серьги, цепочки, браслеты, перстни, которые сегодня сверкают на изображении девы Марии, а в обычные дни хранятся в прочном ларце, окованном железом и стоящем в собственном доме шьора Зорковича. Большая на нем ответственность, много кладет он труда и забот, зато же и воздаяние велико. Во время всех крестных ходов за ним сохраняется вот это особое место, и он шествует непосредственно за балдахином, перед глазами всех, друзей и недругов, доброжелателей и завистников. Как же не подниматься его груди от самодовольства и гордости, как не вышагивать ему с достойной важностью?

За прешидом Илией Зорковичем следует бургомистр в окружении асессоров. Он тоже ступает важно, да куда там — далеко ему до прешида. После городских чинов процессия прерывается — отдельно от мужчин, сохраняя расстояние в пять-шесть шагов, идут женщины. А по обеим сторонам статуи божьей матери и группы священников движется, четко отбивая шаг, почетный караул — местные ополченцы с ружьями на плече.

Великолепная процессия! А тут еще непрестанный, неотступный звон во все колокола: звон узорный, ликующий, трепетный… Этот трепет достигается следующим образом: звонарь держит язык колокола в руке и, ударив, трясет его.