Дом проблем

.. Кнышевский сломлен, раздавлен. В припадке безумия он бьется головой о стену. А Мастаев, хоть и держится пока, все мечется по гроту, повторяя одно и то же:

— А я за что? При чем тут я? Что они хотят с меня, нищего, к тому же дурака, взять?

Так продолжалось не одни сутки, а уже третьи на исходе, как они встрепенулись, словно по команде вскочили, бросились к замурованному окну, через щель которого можно было определить день на дворе или ночь — ночь, а вертолет прилетел, словно страшное всепожирающее чудовище явилось проглотить их, уже будучи проглоченными другим, менее сильным чудовищем.

Однако пока пронесло. Даже двигатель не выключали. Наверное, что-то разгрузили-погрузили — это догадки узников, а мысль иная: «с ходу — не получилось», у них еще есть шанс жить, хоть как-то жить. Оба сразу воспрянули духом и крикнули охране:

— А нельзя ли коньячок и сигары?

— Не доставили, — был ответ, а потом: — Хватит болтать, спать пора.

Теперь не спалось, ведь жизнь в любой ипостаси желанна. А парадокс ситуации в том, что, как любой узник, они мечтали выбраться из заточения, а теперь, наоборот, каждый час и день давали им надежду хоть на какой-то жизни срок.

Через восемь дней повторилось почти то же самое представление, с теми же декорациями, умыванием, костюмированием, да, как понял даже Мастаев, суть была несколько иной. Ибо даже Кнышевский, хоть и вынужден был исполнить все указания, но при этом позволил себе пару раз в адрес бывших партнеров съязвить.

В этом плане узники попытались выступить в некоем тандеме. Вместе с тем операцию проводили тоже не профаны, и они как бы ненароком подсунули Мастаеву какие-то документы, и тут же:

— Ах, нет-нет, это вы не должны подписывать, чуть не ошиблись.

А Мастаев, думая, что это он ошибся, еще более всмотрелся, даже выросшим грязным ногтем эти нули обсчитал. И все завершилось, вновь они в гроте, а Ваха в шоке:

— Девять нулей?! Ведь это миллиард! Миллиард!.. Вы миллиардер? Вы олигарх? НПЗ и Старогрозненское месторождение. И для кого война, а для кого.

— Замолчи, замолчи! Теперь я нищий, все потерял.

— Так это прекрасно! — декламация в тоне и жестах Мастаева. — Вы, впрочем, как и я, изначально были и вновь стали истинным пролетарием, которому нечего терять, кроме своих цепей! ПСС, том.

— А-а, я тебе дам ПСС, ты у меня получишь том, — визжа, бросился Кнышевский на Мастаева.

Эта схватка закончилась тем, что их вызвали обоих, здорово избили. К тому же еще одна неприятность — ожидаемых коньяка и сигары, как после прежнего представления, не было.

А дальше все пошло, как предсказывал Кнышевский. Их не то чтобы позабыли или потеряли к ним интерес, к ним стали относиться как к простым заключенным, у которых никаких прав и привилегий, зато теперь на руках и ногах оковы. А на исходе сентябрь, надвигалась жесткая, как всегда в горах, дождливая с ветрами погода. Эта сырость сразу же стала давить на больные легкие Мастаева:

— Мы здесь зиму не протянем, — сказал он Кнышевскому, а охране на чеченском крикнул: — Дайте что-нибудь потеплее. Мы тут околеем.

— Потеплее, сейчас, — охранники вызвали обоих на выход и так отдубасили, пока оба раз двадцать не подтвердили, что им очень жарко.

А когда Кнышевский пожаловался на питание, — избиение было еще усерднее:

— Вы жрете, как и мы, и вам все мало?

Больше жаловаться не смели. А вот охранники, как и пасмурная погода, стали тоскливыми. Уже стало ясно, что это два брата. И совсем они не молодые, чтобы на такое пойти. Ваха уже четко определил, что эти верзилы не здешние, по крайней мере не из ближайших Нохчи-Келой, Кири или Дай, хотя прикидываются местными.

Прежде, когда наведывался вертолет, то эти молодчики вели себя подобающе, видать, не только погода и питание, но и стимулирование было приличным. Теперь все изменилось, и узники все реже слышат снаружи разнузданный от анаши смердящий вопль, хотя вонью травки потягивает. Да вот, как вершитель судеб, вдруг послышался средь ночи рев вертолета. К узникам даже не заглянули, наверное, на мониторе их видно. А вот сами охранники пожалобились. Их, конечно, не били, да в ответ был такой отборный, командный, восьмиэтажный мат, что даже Кнышевский сморщился.

Вертолет скоро улетел, а вот охранники с тех пор явно осмелели: они по очереди, когда вздумается, стали по одному отлучаться то на сутки, а то и более. Младший, он и ростом был поменьше, коренастее, и совсем не разговорчивый, наверное, потому что не только по-русски, даже по-чеченски очень плохо говорил, — Мастаев не мог понять, что это за диалект, — явно не здешний.

Зато старший брат, он и отлучается реже, шибко языкаст, он и бить любит и умеет — обучали. В отличие от младшего, который ни одну молитву не пропускает, старший часто и основательно водку жрет. Вот тогда он, как спиртное пошло, любит с Кнышевским на разные темы о мировой политике поболтать, а может, в окно из пулемета под ноги — гопак, иль над головами — под нары, и еще хуже — на выход, и тогда огромными кулаками в печенку и по почкам сапогом, и почему-то с особым остервенением своего земляка.