Дом проблем

Уж кто-кто, а Бааева знала закулисье советского строя, сразу осеклась, отвела взгляд. Возникшую тишину нарушила почтальонша:

— Мастаев! Срочное уведомление. Лично в руки.

И пока Ваха, стоя на лестнице, вскрывал конверт, все потихоньку разошлись, а он читает: «29 сентября (ровно через две недели) в Доме политического просвещения состоится аттестация председателя центральной избирательной комиссии Мастаева В. Г.; изучить основные труды К. Маркса, В. Ленина, И. Сталина и М. Горбачева. Представить подробные конспекты этих трудов. Свои выводы. Некоторые выдающиеся цитаты знать наизусть».

«Да пошли вы все», — подумал Мастаев и хотел конверт скомкать, как увидел внизу карандашную приписку рукой Кныша: «см. на обороте». Он листок перевернул: «Квартплата — копейки. Ты не забыл ссуду? Проценты».

Такое забыть нельзя. И ладно — их выселят. А если выселят деда в Макажое? Как такое пережить?

Побежал Ваха в республиканскую библиотеку имени Чехова, обложился книгами, все выписывал и зубрил. Кучу книг принес домой и всю ночь на кухне то же самое, так что через неделю он уже стал заговариваться, а в редкие часы сна лозунги выдавать и вообще на мир смотреть по-иному, наверное, по-ленински. Словом, к указанному дню приоделся Ваха как на свадьбу, значок Ленина на лацкане, и загодя он на улице Красных Фронтовиков[27] у Дома политического просвещения. Теперь на это красивое, светлое здание, со всех сторон обсаженное клумбами роскошных цветов он глядел иначе: с трепетом, как на храм силы и власти.

Стоя в сторонке, в тени привезенной сюда с севера березки, он выкурил не одну сигарету. Много трамваев мимо прошло, а по величественной мраморной лестнице парадного входа не поднялся ни один человек. И никакой охраны. Раньше он этого даже не замечал, а теперь к десяти утра солнце так освещает, что под куполом, на котором красный коммунистический флаг СССР, знак пятиконечной звезды, а под ним какой-то орнамент, от которого тень фашистской свастики и одновременно звезда Давида.

Политикой Мастаев никогда не интересовался. И если раньше в здание политпросвещения он входил как в обыденное, особо ни о чем не задумываясь, то теперь у него какое-то волнение. С трудом он открыл массивную стеклянную дверь. В просторном фойе светло, прохладно, ковры такие, что ноги утопают. И ни души, тишина. Звучит «Интернационал».

Словно в первый раз здесь, Мастаев огляделся. Таблички: «Архив», «Музей Славы», «Библиотека», и отдельно, красным «Общество «Знание». Это первый этаж. На второй ведет изумительная лестница, тоже в коврах, и там надписи: «Актовый зал» и вроде «Секция пропаганды и агитации». Однако сквозь огромное окно во всю ширь стены щедро просачиваются солнечные лучи и так вскользь по надписям, что Мастаев прочитал или ему почудилось «Адовый зал», «Секта пропагандистов и агитаторов». Там всегда восседал Кныш. И на сей раз Мастаев поднялся на второй этаж, и почему-то до этого он редко при Кныше заикался, а на сей раз даже поздороваться толком не смог, но когда его прорвало, он ляпнул:

— Что за видения вокруг?

— О-о, Мастаев, похвально! Наконец-то ты прозрел. Вообще-то все это больное воображение. А мы твердые и непреклонные атеисты, и всякую мистику, тем более суеверия, должны с пролетарской решительностью отметать. Вот, будешь уходить, посмотри еще раз и поймешь, что это были галлюцинации, а может, фантазия. Впрочем, — он закурил папиросу, — как и наш «Образцовый дом», Дом политпросвещения тоже строили пленные немцы, могли что и учудить. Однако нам не до этого. Садись. Дела не ждут — почти час Кныш разъяснял Вахе современное состояние мировой политики. Под конец спросил:

— Товарищ Мастаев, вы поняли? Повтори!

Мастаев стал заикаться.

— Вот видишь, — Кныш разозлился, встал. — У тебя в голове сумбур! Из-за этой любви к гражданке Дибировой ты потерял всю пролетарскую бдительность. И мало того, что ты совсем не интересуешься политикой, — ты, так сказать, флагман социалистического строительства, вдобавок снизил производительность труда, стал даже в одежде подражать этим сынкам прихвостней буржуазных веяний, и мало того, ты стал пропагандировать нехорошую музыку! И где? В «Образцовом доме»!

— А разве классика — плохая музыка? — вырвалось у Мастаева.

— В том-то и дело, что хорошая. Она заставляет задуматься, мечтать, верить. А зачем это в массы? Массам нужны хлеб и попса, — я тебя люблю — ля-ля-ля, ты меня люби — ля-ля-ля. Понял? В Москве новые веяния — перестройка, гласность, свободные, альтернативные выборы на всех уровнях. Надо узнать, чего поистине хочет народ после стольких лет советской власти?

— А для чего?