Дом проблем

— Может, попросить написать московских евреев, а издать и вовсе за рубежом, чтобы русские не урезали. Э-э, там и качество полиграфии лучше.

— Молодец! Вот это мысль! Я, оказывается, в тебе ошибался. А ну, подай листок, — генерал размашистым почерком что-то стал писать, потом обратился к пресс-службе: — Тебе бензин, мазут или сырую нефть?

— Зачем?

— Ты, действительно, дурак. Вот тебе бумажка: три цистерны бензина — твои. Утром, перед дворцом, ее продашь — мешок денег получишь на книгу. Хе-хе, ну а если сумеешь «бочки» за кордон вывезти, — три мешка.

Лифт не работал, а считать приходилось. И пока с вершины дворца спускался, Ваха успел подсчитать — сколько стоит бумажка. От этой суммы голова кругом. А на улице позднеосенняя, глухая ночь, плотный туман, и свет от неоновых фонарей рисовал такие страшные мрачные сгустки теней, которые, казалось, хотели обвить Ваху, хотели отобрать столь дорогую расписку президента. Он, наверное, не бежал, да торопливо двигался по центральной аллее проспекта Победы, и такая в городе тревожная тишина, что каждый шаг предательски эхом звучит, сопровождает его, пока он не свернул во двор «Образцового дома». И он уже спокойно вздохнул, всего пара ступенек, и он в чуланчике, как прямо под ногами искрами рассыпался окурок. Он поднял голову, сверху донесся только приглушенный голос Кныша:

— Поднимись, — и, как приказ или маяк, вспыхнула зажигалка.

Оказывается, Кныш остановился не в квартире бывшей жены, а служебной обкома КПСС. На столе очень дорогой коньяк, две рюмки, изысканная закуска, чувствовалось присутствие женщины.

— Что скажешь? — хозяин стоит в вызывающей позе.

Мастаев достал расписку, с облегчением отдал.

— Да, ты всегда такой, — с какой-то завистью сказал Кныш. — Выпьешь? Тогда вот сигнальный экземпляр книги, остальные — в пути.

— Но генерал настаивал, чтоб назвали просто «Путь к свободе», — попытался возразить Ваха.

— А ты скажи: «простого пути-то нет», будет «тернистый путь», только не знаю — к какой «свободе», — Кныш, стоя, опрокинул полную рюмку, с наслаждением почавкал. Потом ушел в спальню, вернулся с деньгами. — На, это, если честно, — твоя доля.

Ваху обнял, одновременно выпроваживая. И только сейчас Мастаев заметил: на стуле висит кобура. Кныш этот взгляд перехватил, развел руками:

— Как говорит твой дед: время, как Божья данность, может, и не меняется, зато люди и нравы — не те.

* * *

— Порядочные люди по ночам спят, а днем работают, — ворчала Баппа.

Сам Ваха это тоже понимал, однако он, действительно, управляем и возглавляет пресс-службу. Посему среди ночи вновь торопится в президентский дворец, предчувствуя, что дело касается выпущенной книги.

— Все-таки назвали, как хотели — «тернистый путь», — пытаясь скрыть досаду, говорит генерал.

— Бумага очень хорошая, — подает голос Мастаев.

— Будут строить козни.

— Ваши фотографии выразительны.

— Что же они замышляют?

— Шрифт прекрасный, читается легко, — в услужливой позе стоит руководитель пресс-службы. — Вот только вопрос, если разрешите, товарищ президент-генерал; как известно, в феврале 1944 года всех чеченцев и ингушей выслали в Казахстан. А вот в вашей биографии написано, что вы родились 15 мая 1944 года в городе Грозном.

— Что? — как ужаленный вскочил президент. — Где это?.. Вот мерзавцы! Это жиды. Это сделал Кныш. А ты их агент, стукач, — он бросил книгу в Мастаева. — Ты чекист, кагэбэшник. Ты думаешь, я не знаю, как ты с этим Кнышем якшаешься, все докладываешь. Вон, вон, ублюдок недоношенный!

— Ч-ч-что? Ч-что ты[110] себе позволяешь, — перейдя на чеченский, сжав кулаки, потеряв всякое самообладание, на генерала пошел Мастаев. Тут его сзади схватили несколько охранников. — Сам ты ублюдок, — уже падая, Ваха все же нанес удар ногой — не достал.

Его выволакивали в приемную, когда генерал дал команду:

— Отставить! Все вон.

Даже без объяснения все почему-то поняли, что Мастаев должен остаться.

— Извиняться генералу перед сержантом не пристало, — он долго молча ходил по кабинету, — но не удивлен, даже рад и горд за тебя. Теперь понял, что в тебе нашел этот Кныш-мышь и те, кто за ним стоят. Однако пресс-службу ты возглавлять не будешь.

— И от газеты меня избавьте.

— Ты против «Свободы»? Газету надо выпускать.

— Тогда дайте денег.

— Хе-хе, социализма более нет, есть демократия, рыночная экономика и свобода слова. Так что все на самоокупаемости.

— Ваши мудрые указы никто не покупает.

— Но-но-но! Сам ведь говорил, что не хуже Ленина. Так что выкручивайся, как знаешь. Но чтобы газета была. И знай: еще один контакт с Кнышем — и его, и тебя — он сделал непристойный жест. — Иди.

Сутками Мастаев и Самохвалов не выходили из типографии. Экономя бумагу, они напечатали всего двадцать тысяч номеров «Свободы», но и это не продали. И тогда Мастаев проявил некую журналистско-революционную сообразительность: стал кое-какие указы президента комментировать, разъяснять народу.