Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Чтобы понять, почему так произошло, важно помнить более широкий европейский контекст, в котором происходили те события. 1 января 1848 г. Альфонс в письме Лайонелу выражал надежду, что в новом году произойдет «победа религиозного равенства над [прогнившими?] предрассудками и нетерпимостью». Однако новый год принес нечто большее. И хотя революция 1848 г. и принесла евреям в некоторых европейских странах равенство перед законом (пусть лишь на время), ее общее действие на кампанию в защиту эмансипации в Великобритании было скорее негативным. Как отмечено в письмах, приходивших из Парижа, Франкфурта и Вены, революция усугубила отдельные, но тревожные вспышки антиеврейских народных выступлений, например в некоторых сельских областях Германии и в Венгрии. Однако нельзя забывать, что многие радикальные либералы, которые считали себя вождями революции, сами были евреями — отсюда мнение Майера Карла, что «антисемитизм провоцируют сами евреи». Поэтому отождествление вопроса об эмансипации с революцией в континентальной Европе было вдвойне губительным. В своем обращении Лайонел намекал многим своим сторонникам из числа тори и вигов, что и Ротшильды связывают свою судьбу с радикализмом — даже чартизмом — в тот самый миг, когда радикалы поносили Ротшильдов за то, что те финансируют поражение венгерской революции!

Какие бы опасения он ни пробуждал среди своих сторонников, уловка Лайонела сработала как предвыборная уступка. Он победил своего соперника-тори, лорда Джона Маннерса, которого, похоже, убедили выступить в роли чисто символической фигуры[27], — набрав 6017 голосов против 2814 у Маннерса. Однако, соединив свою судьбу с радикалами, Лайонел теперь не имел другого выхода, кроме следования их очередному тактическому совету: явиться в палату общин и заявить о своих правах на место в палате. По сути, ему надлежало следовать примеру католика О’Доннела и квакера Писа. Лайонелу предстояло сделать самый противоречивый шаг из всех, что он предпринимал до тех пор. Пиль специально предупреждал его, чтобы он так не делал. Не приходится удивляться тому, что он колебался, потратив целый год на попытки убедить Рассела представить еще один законопроект. Но на переполненном и шумном митинге либералов Сити в «Лондонской Таверне» 25 июля 1850 г. он публично осудил правительство за то, что ему не удалось «обеспечить меры реформы и совершенствования» и «способствовать делу гражданской и религиозной свободы». На следующий день в 12.20, следуя единогласно принятой на митинге резолюции, он появился в шумной палате общин и, в ответ на вопрос клерка, хочет ли он принести протестантскую или католическую присягу, ответил: «Я желаю присягнуть на Ветхом Завете». Когда твердокаменный тори сэр Роберт Инглис встал, собираясь возразить, спикер посоветовал Лайонелу удалиться, за чем последовали дебаты, главным образом связанные с процедурными вопросами. После выходных было решено прямо спросить Лайонела, почему он желает присягнуть на Ветхом Завете, на что он ответил: «Потому что это та форма присяги, которую я считаю самой подходящей для моей совести». Его снова попросили удалиться, и после бурных дебатов 113 голосами против 59 решено было разрешить ему поступить так, как он просит[28]. На следующий день, 30 июля, Лайонел пришел снова, и ему предложили принести присягу на Ветхом Завете. Были произнесены соответствующие клятвы, но, когда клерк дошел до слов «христианской веры», «барон замолчал и через одну-две секунды сказал: „Я опускаю эти слова как не подобающие моей вере“. Затем он надел шляпу на голову, поцеловал Ветхий Завет и добавил: „Помоги мне, Боже“. За этим поступком последовали бурные крики со стороны либералов палаты. Кроме того, он взял перо, с целью, как мы полагаем, подписать свое имя в списке членов палаты; но сэр Ф[редерик] Тесигер встал, и последовало бурное волнение со всех сторон, в разгар чего спикер заявил, что достопочт. член парламента должен удалиться. (Громкие крики: „Нет, нет“, „Займите свое место“, „Сядьте“ и „К порядку!“.) Барон, однако, удалился».