Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Натти — старший сын Лайонела, наиболее политизированный из всех британских Ротшильдов — также придерживался зигзагообразного курса. Его самые ранние записанные политические замечания отражают воодушевленный либерализм, в котором сочетаются восхищение Гладстоном, циничное отношение к Дизраэли и апология фритредерства в духе Кобдена. Но он также тепло восхвалял Палмерстона и никогда не относился к торговым договорам как к замене военной готовности (его взгляды, несомненно, подкреплялись полученной им военной подготовкой и службой в добровольческой части Бакингемшира). Когда он впервые посетил палату общин (чтобы послушать дебаты о Второй парламентской реформе), «он нашел риторику великого Гладстона тяжелой и помпезной, в то же время сочтя, что Дизраэли замечательно блистал». Доводы Лоу против реформы как будто пошатнули его уверенность; однако его кумиром по-прежнему оставался Брайт — самый страстный поборник реформы.

О двойственности политики Ротшильдов наглядно свидетельствует тот факт, что, когда в июле 1866 г. в Лондоне проходили демонстрации сторонников реформы, Эвелина заперла свои севрские вазы и отказывалась выходить на улицу; однако, когда «какой-то джентльмен-консерватор сказал Натти, который защищал глупых реформаторов, что он жалеет, что нам не разбили все окна… твой брат ответил, что мы в полной безопасности, так как народ знает, что мы его друзья; они подошли к дому с радостными криками, а Натти и Альфи были в толпе». Когда леди Элис Пиль сказала Лайонелу, «что солдатам нужно было застрелить двадцать или тридцать человек из этого сброда, и тогда мятеж закончился бы очень быстро», он ответил с характерной для себя уклончивостью: «Леди Элис, мне вы можете говорить что угодно, но я не советую вам ездить по Лондону с такими предложениями». Шарлотта обвиняла Спенсера Уолпола, министра внутренних дел в правительстве тори, в том, что он спровоцировал насилие, приказав прогнать демонстрантов из Гайд-парка; тем не менее она признавала, что, «если бы правительству тори приказали ввести либеральные меры, нет ни одной мирской причины, почему оно не оказалось бы таким же полезным, как правительство вигов». Лайонел «желал Диз. всяческих успехов» в правительстве — но отчасти потому, что не хотел участвовать еще в одних всеобщих выборах, что ему пришлось бы сделать, если бы правительство тори подало в отставку. Его с трудом удалось успокоить в феврале 1867 г., когда Дизраэли сказал ему перед очередной сессией парламента: «Когда мы встретимся снова, я буду либо человеком, либо мышью, но положитесь на мое слово: мы не подадим в отставку, не обратившись с призывом к стране». За время долгого процесса поправок и прохождения реформы Дизраэли дверь Ротшильдов оставалась открытой для политиков всех оттенков: Шарлотта охотно читала Джона Стюарта Милля, который дошел до того, что защищал избирательное право для женщин, подавала чай Гладстонам и ужинала с четой Дизраэли. Лайонел, как положено, посещал дебаты и участвовал в голосовании, часто совещаясь с «нашим другом» Дизраэли, но иронически удивляясь, «когда те же члены парламента, которые в прошлом году голосовали против той или иной поправки, в этом году голосовали за и чувствовали себя превосходно».

Основой для двоякого отношения Ротшильдов к политическим деятелям оставалась, как и прежде, внешняя политика. Подкрепляясь безупречными политическими сведениями со стороны Парижского дома, они имели возможность привлечь внимание любого правительства, как либерального, так и консервативного. Соглашаясь с целью Джеймса — не допустить агрессии со стороны Наполеона III, которая могла привести к всеобщей войне, — они в целом стремились соответственно формировать политику Великобритании (зато примечательно, сколь мало члены британской ветви семьи беспокоились о Пруссии). Однако в тот период английские Ротшильды стали меньше интересоваться делами континентальной Европы. Ансельм, несомненно, преувеличивал, но его анализ от марта 1866 г. многое говорит о письмах, которые он получал из Нью-Корта: «Не заблуждайся; политическое влияние Англии на континентальные дела можно считать нулевым; того, кто постоянно держит меч в ножнах или не выводит военные суда из мирных портов… не боятся. Во всяком случае, ясно, что избирательная реформа и бычья эпидемия ближе сердцу Джона Буля, чем герцогства [Шлезвиг и Гольштейн]».