Дом с химерами

И не вспомнил, даже когда стал генерал-полковником. И даже друзья его закадычные не помогли, Май Радский и Харитон Корин, к тому времени – полноценные генералы. Сколько в баньке ни парили с водочкой и домработницами своими Аксиньей и Евпраксией, сколько ни пытали, макая вниз головой в колодец, сколько ни накручивали реостат «детектора лжи», усыпив гипнозом. Ни в какую… Даже когда нарядили Радского Берией. «Ей-богу, Лаврентий Палыч, не помню!» – подскочил генерал в кровати. И сам потом показывал бывшим своим сослуживцам, чего в квартире киркою крушить, а что колупать перочинным ножиком. Без толку.

…А спустя три десятка лет Фердинанд Фёдорович, откушав лечебного чаю, настоянного Фросей на тисовой коре, не врезал, как она надеялась, дуба, а мирно себе посапывал, качаясь в кресле-качалке, и поглядывал искоса, через полуопущенные веки, как его гражданская жена обеспечивает своё вдовье будущее. Кряхтя и неистово скрипя паркетом, Евфросинья пихала в сторону гостиной фисгармонию, на которой любил по утрам, выпив сырое яйцо, распевать куплеты Мефистофеля сам Йозеф Геббельс – готовился к выступлениям.

Вот только встать генерал не мог, – здоровье не позволяло проследить, как именно Фросе удается выволочь генеральское имущество из квартиры, минуя видеокамеры охраны и саму охрану.

А ей и не удавалось. Куда, в самом деле, попрёшь этакую бандуру мимо секьюрити, которых с тех пор, как поселился по соседству банкир, в подъезде полным-полно? Стоят, а морды такие, что пока пробежишь мимо в булочную, уже не в булочную бежишь, а за ближайший угол. Но надежды Ефросинья Апраксина не теряла. И были на то основания.

Как-то она совершенно случайно, обмахивая изразцы печки-голландки метёлкой из перьев страуса, сделала открытие, сколь испугавшее её вначале, столь и обрадовавшее в дальнейшем. Мела она себе пучком страусовых перьев по изразцам с синеватыми и аляповатыми копиями гравюр работы Дюрера, по монохромным переделкам картин кого-то из Брейгелей, по пухлым баварским крестьянам, рыгающим под стол «Деревенского праздника», и вдруг задела чугунную задвижку крючком для разорения паучьих гнёзд. Потянула – заслонка выдвинулась. А мгновение спустя, к суеверному ужасу Ефросиньи, бесшумно взмыл к высокому потолку портрет хозяина на лихом коне; с тектонической дрожью отползла в сторону часть стены в обоях и со скрежетом раздвинулись решётчатые двери потайной комнаты. Оббитой полинялым атласом «в подушечку», с резным диванчиком в коросте старинной позолоты. А на диванчике, понуро свесив пожелтелый череп на побуревшую манишку, сидел ужасный скелет, вроде того, что стоял в её детстве в кабинете ботаники.

«О, ужас!.. – чуть не вскрикнула Фрося. – А что у него в саквояжике?» И кого он им напугать хотел? – уже насмешливо удивилась горничная, привычная даже к тому, что временами следователь КГБ «по особым делам» брал работу на дом. И на итоги его работы смотреть было действительно страшно. Скелет в тайную комнату, ещё до склероза, посадил сам Ф.Ф. Жужелица, чтобы отпугнуть слабую женщину! – поняла слабая женщина.

В саквояже скелета, смешно выряженного в дореволюционный сюртук и полосатые штаны со штрипками, ничего любопытного для неё не оказалось, – какие-то гербовые бумаги на разных языках, пачка никому сто лет не нужных царских ассигнаций, медяки с двуглавыми орлами, вновь вошедшими в моду. Но вот сама тайная комната…

«То, что нужно!» – оценила Ефросинья уже на следующий день, когда перенесла в неё не только любимую солонку кронпринца, а и весь саксонский фарфор, да и ещё кое-что. Потом сунула печную заслонку обратно – и на месте тайника вновь установился первозданный порядок. Даже муха села обратно на кусок рафинада в руке генерала, гарцующего на лихом коне, – он по сей день любил чай с колотым сахаром вприкуску.

«А потом, когда наконец подавится генерал рафинадом, пропитанным синильной кислотой… – мечтательно жмурилась Фрося. – Когда же попросят с ведомственной квартиры и меня вслед за покойником, – хмурилась она. – Вынесу всё добро из тайника, вместе с личным имуществом…»

То, что тайная комната, оббитая атласом и охраняемая костлявым сторожем, может куда-то деваться, пропадая под портретом Фердинанда Фёдоровича, и что на самом деле это и не комната вовсе, и даже не тайник, Ефросинье как-то и в голову не приходило. Так что можно представить себе её удивление, когда она вдруг открылась как бы сама собой и появились незваные гости…

Впрочем, это случилось чуть позже. Фисгармонию в тайную комнату горничная генерала Жужелицы так и не дотащила. Мир содрогнулся от кощунства её замыслов, мир затопал ногами. И Ефросинью перебросило через шкафчик в готической резьбе на клавиатуру, а потом и на педали мехов – инструмент взревел реквиемом. Органная медь перекрыла даже глухой удар взрыва.