Дом с неизвестными

— Дачу запрешь и опечатаешь. Не пускать в нее ни одной живой души до особого распоряжения из МУРа. Понял?

— Так точно, товарищ майор.

— Ну, бывай. И не сиди, как сыч, в своем штабе. Почаще выходи к людям. А то жалуются тут на тебя.

— Кто?

— Так я тебе и сказал…

Автомобили друг за другом доехали по узкой грунтовой дороге до поворота. Дальше пошел нормальный асфальт до самого деревянного мостика через речку.

Миновали ухоженный центр Троицкого. Протряслись на ухабах мимо бараков фабричного поселка. Наконец вывернули на шоссе и, набирая скорость, покатили в сторону Москвы.

Во второй машине помимо водителя ехали Бойко, Баранец и Горшеня. Между двумя молодыми старлеями сидела Мария Мирзаян, одетая в легкое светлое платье, модную шляпку и летние босоножки. Ее сцепленные наручниками белые ухоженные руки лежали на коленях. Даже сейчас, в очень непростой момент, она оставалась необыкновенно красивой. Голова чуть склонилась набок, белокурые локоны рассыпались по плечам, взгляд словно приклеился к бегущей впереди черной машине. В карих глазах Марии, обрамленных длинными бархатными ресницами, застыла бесконечная тоска по внезапно прерванному полету. Этот полет был ее жизнью. Прекрасной, но ненастоящей. Потому что она не жила, а безмятежно скользила, почти не касаясь неровной поверхности жизни.

На заднем сиденье первой машины тряслись Егоров и Васильков. Между ними в неудобной позе с заведенными назад руками ехал самый молодой из бывших подручных Паши Баринова — Равель Петров по кличке Петруха.

Когда он прибился к банде Барона, ему исполнился двадцать один, но больше восемнадцати никто не давал. Он походил на стеснительного школяра, которому главарь вынужден был твердить: «Никого не бойся. Смотри в глаза и улыбайся…» С тех пор минуло четыре года. Любой из оперативников вместо двадцати пяти дал бы ему тридцать, а то и все тридцать пять. Из робкого юноши он незаметно для самого себя превратился в прожженного вора, живущего только интересами личной наживы.

В далеком 1920 году Вениамин Петров, служивший в оркестре известного на всю страну театра, назвал новорожденного сына в честь одного из величайших композиторов двадцатого века — Жозефа Мориса Равеля. Сын усердно обучался музыке и вокалу. К окончанию средней школы он прекрасно играл на фортепьяно и аккордеоне, обладая хорошо поставленным голосом, красиво пел. Но смерть отца все перечеркнула. Сын не оправдал надежд: не двинулся по его стопам и не стал достойным гражданином своей страны. Даже родная мать не смогла совладать с ним и заставить идти по жизни в правильном направлении.

Равель избрал другой путь и нисколько не жалел об этом. Вот и сейчас — в сложнейший момент своей жизни — он смотрел сыщикам в глаза, ничего не боялся и загадочно улыбался…