Дом с привидениями в Летчфорде

Она была еще ребенком! Чистым и бесхитростным! Благодарение Богу, никогда, ни на одну минуту в моей душе не возникло чувство, которого я не мог бы питать к дочери. И я уверен, что Джеффри, при всей его глупости и слепоте, это понимал.

Разумеется, ее просьба застала меня врасплох. Я настолько опешил, что в изумлении уставился на миссис Тревор, пока она не покраснела до корней волос. Спустя мгновение она потупила глаза, краска отхлынула с ее щек, и она стояла предо мною, растерянная и смущенная, словно в чем-то провинилась.

Тогда я заговорил.

— Едва ли здесь можно что-то исправить, миссис Тревор, — ответил я, — разве что вам удастся охладить чувства вашего мужа.

Она вновь залилась румянцем и подняла на меня глаза.

— А что, по-вашему, он очень любит меня? — спросила она, смущенно переминаясь с ноги на ногу и рассеянно трогая носком башмачка листья клубники.

— Да, — подтвердил я, — он любит вас, как никогда никого не любил.

Больше она не проронила ни слова. Медленно и задумчиво она побрела назад, от ее резвости не осталось и следа.

Такой дочерью, доброй, ласковой девочкой, в которой уже просыпалась женская душа, мог бы гордиться любой отец.

Она никогда не пыталась охладить его чувства. Она что было сил старалась смягчить его сердце и лучше выполнять свой долг.

Я наблюдал за ее усилиями. Я видел, сколь они тщетны. Чем нежнее, мягче, терпеливей становилась она, тем больше он убеждался в ее способности любить и тем сильнее ревновал ее. Он не хуже меня понимал, что она никогда не полюбит его. Бог знает, чего он ждал и на что надеялся, женившись на ней. Возможно, он рассчитывал добиться от нее не только послушания и покорности, ибо влюбленный мужчина — неразумное животное, но время шло, а она не менялась, разве что стала более сдержанной, более спокойной, более терпеливой, и я было подумал, что сердце его уже не бьется тревожно при мысли, что, когда он будет погребен и забыт, она подарит любовь неведомому сопернику.

После рождения двух детей Джеффри спросил меня, не соглашусь ли я стать его душеприказчиком.

— Мистер Хендерсон будет вторым, — добавил он.

Как поверенный мистер Хендерсон пользовался отличной репутацией, и я сказал, что не имею ничего против.

— Надеюсь, — продолжал я, — ты должным образом позаботился о жене.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Что ты оставишь ей приличное содержание.

— Я ей оставлю все, — ответил он, и я, признаться, почувствовал удивление, хотя не обнаружил его, — все, кроме Фэри-Уотер, которым, как тебе известно, я не волен распоряжаться, — но лишь в том случае, если она не выйдет замуж.

— А если выйдет? — предположил я.

— Тогда она лишается всего. Надеюсь, ты не ждешь, что я оставлю свои деньги чужому мужчине?

— Да нет, — ответил я. — Я сам не такой уж филантроп, хотя и мог бы просто из душевного расположения оставить жене скромное содержание, разумеется, на ее имя и безо всяких условий.

— Я этого не сделаю, — отрезал он, и тема была исчерпана.

Шло время. Они были мужем и женой восемь лет. Миссис Тревор называла меня Стаффорд, а я ее — Мэри. Прежнее ее имя, Полли, каким-то образом выпало из нашего обихода и стерлось с ее лица. В Фэри-Уотер подрастало пятеро детей — один лежал на кладбище, — все мальчики, за исключением последней, моей крестницы, которой в знак расположения к ее матери я подарил, не посчитавшись с расходами, положенные в этом случае кружку, ложку, нож и вилку. Ее назвали Изобел, в честь моей милой покойной матушки — трогательный знак внимания со стороны миссис Тревор.

И по сей день не могу понять, как прожила эта юная женщина те восемь лет? Как ей, застенчивой и кроткой, удалось сохранить свою нежную душу, не пасть духом, не потерять веру — видно, и впрямь Господь милостив к самым немощным и беззащитным своим чадам.

И все же я с болью в сердце наблюдал, как медленно и неотвратимо она менялась. В ней появилась сдержанность сорокалетней женщины. Веселый смех счастливой жены и матери никогда не разносился по дому. Она была сдержанна даже со своими детьми. Несмотря на юный возраст, она разучилась играть с ними. Джеффри добился своего: женился по любви на молоденькой девушке, прелестной, преданной и искренней, но все же не был счастлив, тогда как она… — я уже сказал, какую печать оставили на ней прошедшие годы, и можно только догадываться, какие душевные муки приносил ей каждый новый день.

Однако развязка была не за горами. Как-то вечером Джеффри, который и прежде не отличался осторожностью, умудрился, сидя на козлах, опрокинуть повозку и не только сломал себе ногу, но и серьезно повредил что-то внутри.

Это было началом конца. Нога срослась, раны залатали, но прежним он уже не стал. Он похудел, осунулся и с каждым днем заметно сдавал.

Временами он жестоко страдал. Как бы ни называлась его болезнь — доктора так и не смогли поставить точный диагноз, — она вонзала в его плоть зубы и когти, пытаясь вырвать жизнь из этого некогда крепкого, шумного, полного сил тела.

От этих страданий нрав его, как ни странно, смягчился.