Кажется, будто только вчера мы туда ехали. Еще на рассвете мы покинули родной нам дом приходского священника и обе плакали так, что сердце было готово разорваться, хотя мы и ехали в карете милорда, о чем я когда-то могла лишь мечтать. И вот уже сентябрьский день пошел на убыль, и мы остановились, чтобы в последний раз поменять лошадей, в маленьком дымном городке, где жили одни углекопы и шахтеры. Мисс Розамонд заснула, но мистер Генри велел мне разбудить ее, чтобы она увидела парк и господский дом, потому как мы уже подъезжали. Мне было жаль ее будить, но я сделала, как он сказал, из страха, что он еще пожалуется на меня милорду. Последние приметы городка или даже деревни исчезли, и затем мы оказались за воротами большого запущенного парка — не такого, как здесь, на севере, а со скалами, с шумом бегущей воды, с кривыми деревьями в колючках и старыми дубами, у которых кора побелела от возраста.
Дорога шла еще около двух миль, а затем мы увидели величественный дом, окруженный множеством деревьев, которые кое-где росли так близко, что их ветки царапали стены, когда дул ветер, и некоторые висели сломанными, потому что, кажется, никто особенно не ухаживал за этим местом — чтобы там отрубить сучья или привести в порядок дорогу, покрытую мхом. Только перед самым домом все было расчищено. На большой подъездной дороге, что шла дугой, не было ни единого сорняка; и ни деревца, ни какого там вьюнка перед длинным многооконным фасадом, с флигелями по обеим сторонам, в каждый из которых упирались боковые фасады, потому что дом, хотя и пустой, был даже громадней, чем я ожидала. За ним возвышались холмы, ничем вроде не огороженные и довольно голые; а слева от дома, если встать к нему лицом, был, как я позднее обнаружила, маленький старомодный цветник. Дверь в него открывалась со стороны западного фасада; место для цветника было вырублено в темной чаще для какой-нибудь старой леди Фернивалл; но ветви больших лесных деревьев выросли и снова затенили его, и мало какие цветы могли там выжить в то время.
Когда мы подкатили к огромному входу и прошли в залу, я подумала, что мы просто потеряемся — такой она была большой, такой обширной, такой громадной. С середины потолка свисала люстра, вся из бронзы; подобной я раньше не видела и смотрела на нее с изумлением. Далее, в конце залы, был очень большой камин (таких размеров, как стены домов у меня в деревне) с массивными железными подставками для дров, а возле него стояло несколько тяжелых старомодных кресел. В противоположном конце залы, слева от входа, с западной стороны, располагался орган, встроенный в стену, и такой большой, что он занимал добрую часть этого конца. Под ним, на той же стороне, была дверь, а напротив, по обе стороны от камина, тоже были двери, которые вели к восточному фасаду; но сколько я ни жила в этом доме, никогда через них не ходила, а потому не могу сказать, что там за ними имелось.
День подходил к концу, и зала, в которой не теплилось ни свечи, выглядела темной и мрачной, но мы там ни на минуту не задержались. Старый слуга, который открыл нам дверь, поклонился мистеру Генри и провел нас через дверь в дальней стороне от большого органа, и вслед за ним мы прошли несколько зал поменьше и несколько коридоров в гостиную на западной стороне, где, как он сказал, сидела мисс Фернивалл. Бедная маленькая мисс Розамонд тесно прижималась ко мне, как будто была напугана и потеряна в этом огромном месте, а что до меня, то я чувствовала себя ненамного лучше. Западная гостиная выглядела очень приветливо, ее согревало тепло от горевшего камина, а вокруг — много деревянной удобной мебели. Мисс Фернивалл оказалась старой леди лет, я думаю, около восьмидесяти, но точно сказать не могу. Она была худой и высокой, со множеством милых морщинок на лице, проведенных, казалось, кончиком спицы. У нее был настороженный быстрый взгляд, восполнявший, как я полагаю, ее глухоту, из-за которой ей приходилось пользоваться слуховой трубкой.
Рядом с ней сидела и корпела над большим куском гобелена миссис Старк, ее служанка и компаньонка, почти такая же старая. Она жила вместе с мисс Фернивалл еще с тех пор, как они были молоды, и теперь скорее походила на ее подругу, чем на служанку; она была такой черствой, седой и каменной, как будто никогда никого не любила, не заботилась ни о ком; и я не думаю, чтобы она заботилась о ком-нибудь, кроме своей хозяйки, а благодаря сильной глухоте последней миссис Старк относилась к ней как к ребенку. Мистер Генри передал письмо от милорда, а затем откланялся — не обратив внимания на протянутую ему руку ненаглядной малышки мисс Розамонд, — и так и оставил нас там стоять под взглядами двух старых леди в очках.