Дом с семью шпилями

«Счастливы, — думала Гепзиба, ощутив при этом слове в своей груди сердце, обремененное тяжким горем. — Счастливы! Он помешан, и если бы я окончательно проснулась, то и я помешалась бы тоже».

Перед ними мелькали разнообразные картины, но все, что видела Гепзиба, — это семь старых шпилей, мох на крыше, окно лавочки, покупатели, отворяющие дверь, и звенящий колокольчик, который при всей резкости своего звона не может пробудить судью Пинчона. Образ этого старого дома возникал перед ней всюду, куда она устремляла взор. Ум Гепзибы не был гибок, она не могла с таким энтузиазмом вбирать в себя новые впечатления, как Клиффорд. Она вряд ли прожила бы долго, будучи вырвана с корнем из привычной почвы. Поэтому отношения, существовавшие до сих пор между братом и сестрой, изменились. Дома она была его хранительницей и наставницей, здесь же Клиффорд заступил на ее место. К нему, пусть и временно, вдруг вернулись и мужественность, и умственная сила.

Кондуктор спросил у них ярлык, и Клиффорд подал ему банковский билетик, заметив, что так делали многие другие.

— За вашу даму и за вас? — спросил кондуктор. — А как далеко вы едете?

— Как можно дальше, — ответил Клиффорд. — Об этом нечего заботиться. Мы едем просто для удовольствия.

— Вы выбрали для этого странную погоду, сэр! — заметил один пожилой господин с острым взглядом, который сидел на другой стороне вагона и смотрел на Клиффорда и его спутницу с любопытством. — По-моему, лучше всего в такой дождь сидеть у себя дома перед камином.

— Я не могу с вами согласиться, — сказал Клиффорд, учтиво поклонившись пожилому джентльмену. — Мне кажется, напротив, что это удивительное изобретение, эта железная дорога, предназначено для того, чтобы избавить человека от старых представлений о домашнем очаге и заменить их чем-нибудь получше.

— Во имя здравого смысла, — сказал брюзгливо старый джентльмен, — что может быть для человека лучше его комнаты и камина?

— Эти вещи вовсе не имеют того достоинства, какое им приписывают, — возразил Клиффорд. — Мне кажется, что благодаря удобствам переезда с места на место мы когда-нибудь снова вернемся к странствующей жизни. Вы знаете, сэр, вы не могли не убедиться в этом на собственном опыте, что всякий человеческий прогресс напоминает движение вверх по спирали. В то время как мы воображаем, что стремимся вперед, мы, в сущности, только возвращаемся к тому, что давно было опробовано. Прошлое есть только намек на будущее. В ранние эпохи люди жили во временных хижинах или шатрах из древесных ветвей, которые строились так же легко, как и птичьи гнезда. Жизнь эта имела свою прелесть, но человек стал жить иначе. Наступило время тяжкое и скудное; человек томился в своих переходах через пустыни, добывал средства к существованию и терпел разнообразные лишения… Но теперь появились железные дороги — величайшее благо. Они придали нам крылья, они уничтожают пот и пыль странствования, они одухотворяют путешествие. Если же переезд с места на место так удобен, то что заставит человека оставаться на одном месте? Зачем ему теперь строить такие жилища, которые нельзя взять с собой? Зачем ему запирать себя на всю жизнь в кирпичных или в старых, источенных червями бревенчатых стенах, если он может жить везде, где захочет?

Лицо Клиффорда горело, когда он развивал эту теорию, юношеский жар рвался из его души наружу. Веселые девушки оставили свой мяч на полу и смотрели на него с удивлением. Может быть, они думали, что, когда еще не поседели волосы этого человека и лицо его не избороздили морщины, его образ оставался в сердце многих женщин. Но, увы! Они не видели его лица, когда оно было прекрасным.

— Я не могу назвать это счастьем, — изрек новый знакомый Клиффорда, — жить везде и нигде.

— Неужели? — воскликнул Клиффорд с необыкновенной энергией. — Мне кажется ясным, как белый день, что эти кучи кирпича и камня или массы тяжелых бревен, которые люди называют своими домами, по сути, свой камень преткновения на пути человеческого счастья и совершенствования. Душе нужен простор и частые перемены. Нет воздуха менее здорового, чем воздух иного старого дома, отравленного каким-нибудь покойным предком или родственником. Я говорю это по опыту. В моих воспоминаниях сохранился дом — один из этих домов с заостренными кверху фронтонами и с выступающим вперед верхним этажом, какие вам, конечно, случалось видеть в старых городах, — закоптелый, осевший, обветшалый, настоящая старая тюрьма, с одним полуциркульным окном над входом, с небольшой дверью лавочки сбоку и с развесистым вязом перед ним. Всякий раз, сэр, когда мои мысли обращаются к этому дому, мне представляется образ пожилого человека замечательно суровой наружности, сидящего в дубовом кресле, мертвого, с отвратительными пятнами крови на его белом воротнике и на манишке, — мертвого, но с открытыми глазами. Я никогда не смог бы благоденствовать в этом доме, не смог бы быть счастливым и наслаждаться тем, что Господь послал мне!

Лицо его омрачилось, как будто холодная старость вдруг прошла по его чертам и оставила на них свой разрушительный след.