Дом сестер

И она действительно нашла успокоение в объятиях Джона, в его горячем быстром дыхании рядом со своим лицом, в его поцелуях, соленых от морских брызг. Она поняла, что у любви много мотивов и много путей. И иногда, в очень редкие, волшебные мгновения, снова видела девочку и мальчика, которые рука об руку бежали через луг, решив никогда не расставаться…

Все закончилось в последние ноябрьские дни. На улице за окном в воздухе кружились первые снежинки. Джон и Фрэнсис лежали, плотно прижавшись друг к другу, на смятых подушках и одеялах, после холодного дня наслаждаясь теплом своих тел под мягкой периной, когда он неожиданно сказал:

— Я получил сегодня письмо от Виктории.

Фрэнсис не могла слышать этого имени без учащенного сердцебиения. Она восприняла то, что он сказал, как злонамеренное проникновение окружающего мира в нежный кокон, образовавшийся вокруг них.

— От Виктории? Откуда она знает твой адрес?

— Я написал ей, что приехал сюда.

— Зачем?

Джон засмеялся. Казалось, что этот наивный вопрос рассмешил его.

— Ведь ей же сообщили, что я пропал без вести. Разумеется, я должен был написать ей, что жив и сейчас восстанавливаюсь здесь, на побережье.

— Ты хочешь сказать, что теперь она приедет сюда?

— Конечно, нет. Не думаю, что Виктория одна поедет через всю Англию и в этот бесконечный шторм пересечет Ла-Манш, чтобы попасть во Францию. Это для нее, где бы она ни была, равнозначно фронту.

— Я… — начала Фрэнсис, но Джон перебил ее:

— Виктория — это не ты. Некоторые вещи для нее исключены.

Ей показалось, что она услышала в его голосе некое преисполненное уважения признание, и это примирило ее с ужасом, в который ее вогнала сестра.

Так же непосредственно, как и до этого, Джон сказал:

— Еще одна неделя, и я вернусь в свой полк.

Фрэнсис села в постели.

— Это невозможно, — сказала она. У нее сразу пересохло во рту. — Врач не разрешит.

— Уже разрешил. Я в порядке. Нет никаких оснований оставаться в санатории и строить из себя больного.

Фрэнсис встала с постели и влезла в халат. В зеркале, висевшем над умывальной тумбой, она увидела, как побледнела.

— Никто не может от тебя этого потребовать, — настаивала она. — Ты уже сделал свой вклад в эту войну. Каждый понял бы…

— Я сам этого хочу. И мое решение неизменно.

Привычная бутылка виски и два бокала стояли наготове на подносе. Фрэнсис налила себе и выпила одним глотком. Ее руки слегка дрожали.

— Боже мой, — проговорила она тихо.

— Тебе лучше вернуться в Англию, — сказал Джон.

Она посмотрела на него. Он сидел в кровати. Его руки, которые только что обнимали ее, теперь расслабленно лежали на одеяле. Ничего в нем не принадлежало ей. Совсем ничего. У нее не было права, у нее не было влияния. Он сделает то, что хочет, не думая о ней.

— В истории с тем парнем, — сказала она, — ты ничего не изменишь, даже если снова подставишь свою голову.

Резким движением Джон отбросил одеяло, встал и начал одеваться.

— Прекрати, — бросил он, — я не хочу больше ничего об этом слышать!

— Джон, я считаю…

— Я сказал, что не хочу ничего слышать! — Фыркнув, он обеими руками провел по еще влажным растрепанным волосам, приглаживая их.

— Твои вещи еще не высохли, — проговорила Фрэнсис. — Давай просушим их внизу, у камина. Потом ты еще выпьешь виски и…

— …и передумаю? Большое спасибо, Фрэнсис! Нет. Я ухожу, и плевать на мокрую одежду!

«И это только потому, что я упомянула этого парня», — подумала Фрэнсис.

Джон захлопнул за собой дверь, и на лестнице раздались его шаги.

Фрэнсис отставила бокал.

— Катись тогда! — крикнула она. — Вали на свой фронт! Потребуй от судьбы вторую попытку! Делай что хочешь. И вымещай свое проклятое настроение на других!

На следующий день она собрала свои чемоданы и поехала в Гавр, чтобы отправиться в Англию.

Декабрь 1916 года

Лондон встретил ее холодной, серой и унылой погодой. Такого привычного в декабре праздничного предрождественского настроения совсем не чувствовалось. Люди принесли уже слишком много жертв войне, чтобы радоваться предстоящим каникулам. Лишь в немногих семьях не погиб хотя бы один человек.

Среди населения росло недовольство. От патриотических настроений мало что осталось. Люди желали, чтобы наконец наступил мир, и правительству приходилось сдерживать мощный общественный протест. Оно призывало граждан отдать все силы для победы над противником и не позволить втянуть страну в соглашательский мирный договор. На перекрестках появлялись плакаты, призывавшие всех участвовать в войне. Что-то наподобие такого: «Что вы скажете, если ваши дети однажды спросят, что вы сделали для победы в этой войне?» Но вряд ли это могло изменить антивоенные настроения. Многие опасались, что их дети уже ничего не смогут спросить их, если война наконец не закончится.