Крир занял место для дачи свидетельских показаний. Давать присягу в ходе подобных слушаний не требуется. Я видел только его затылок, бледный и безволосый, который переходил в шею таким образом, что понять, где начинается одно и кончается другое, было почти невозможно. Ведомый прокурором, он рассказал следующую историю.
Да, обвиняемый пришел в его заведение — частное и вполне законное, милорд, где господа могут предаться своей привычке в обстановке уюта и безопасности, — едва пробило одиннадцать. Говорить почти ничего не говорил. Попросил дозу дурманящего средства, заплатил и тотчас принялся курить. Через полчаса попросил повторить. Господин Крир обеспокоился, что господин Холмс — имя-то я узнал уже потом, а так, уважаемый суд, я его раньше и в глаза не видел — может разбушеваться, начнет буянить. Господин Крир сказал, что принимать вторую дозу едва ли будет разумно, но джентльмен стал решительно настаивать, и, чтобы избежать сцены и не нарушать покоя, каким заведение славится, он исполнил требование в обмен на оплату. Господин Холмс выкурил вторую трубку и возбудился до такой степени, что Криру пришлось послать мальчика за полицейским — что, если он и вправду начнет куролесить? Он пытался господина Холмса урезонить, как-то утихомирить, но где там! Бешено вращая глазами и не владея собой, господин Холмс вдруг заявил, что в комнате собрались его враги, они его преследуют, его жизнь в опасности. Вытащил револьвер — ну уж тут господин Крир попросил его выйти из помещения.
— Я боялся за свою жизнь, — объяснил он суду. — Только об одном и думал: пусть уйдет побыстрее. Теперь вижу, как был неправ, — надо было, наоборот, удержать его внутри, пока не прибыла помощь в лице констебля Перкинса. Ведь когда я выпустил господина Холмса на улицу, он совершенно лишился рассудка. Как говорится, не ведал, что творит. Мне, ваша честь, такое поведение видеть не впервой. Совсем люди голову теряют. Это все от наркотика — побочное явление. Точно могу сказать: когда господин Холмс пристрелил несчастную девочку, он думал, что перед ним какое-то жуткое чудовище. Знай я, что он вооружен, нипочем не дал бы ему снадобье, помоги мне Господи!
Такой ход событий был полностью подтвержден вторым свидетелем, краснолицым человеком, на которого я уже обратил внимание. Он был анемичен, с чрезмерно изысканными манерами, эдакий гротескный аристократ, с узким носом, который вдыхал воздух простого городского квартала с явным презрением. Ему было не больше тридцати лет, одежда соответствовала самой последней моде. Никаких откровений не последовало, он почти слово в слово повторил то, что сказал Крир. Он лежал на матраце в другой части комнаты и, хотя пребывал в весьма расслабленном состоянии, готов поклясться, что полностью осознавал происходившее рядом.
— К опиуму я обращаюсь время от времени, — заключил он. — На несколько часов он позволяет мне забыть треволнения и обязанности, каких хватает в моей жизни. Ничего постыдного я в этом не вижу. Я знаю многих, кто принимает настойку опия в тиши своего жилища по этой же причине. Я не вижу тут большого отличия от табака или алкоголя. Правда, — заметил он с ударением, — надо знать меру.
И только когда судья спросил для протокола его имя, молодой человек произвел в зале суда фурор.
— Я — лорд Хорас Блэкуотер.
Судья внимательно взглянул на него.
— Правильно ли я понимаю, сэр, что вы — член семьи Блэкуотеров из Галламшира?
— Да, — ответил молодой человек. — Граф Блэкуотерский — мой отец.
Я был удивлен не меньше остальных. Отпрыск одного из старейших родов в Англии — в какой-то убогой курильне в Блюгейт-Филдс? Это просто поражало воображение, даже шокировало. В то же время было ясно: такие показания заметно прибавят веса обвинению против моего друга. Свою версию событий излагает не какой-то там неотесанный моряк или шарлатан. Показания давал человек, для которого само признание визита в «Местечко Крира» могло быть равносильно краху.