Дом сна

Уже первая строчка стихотворения Энди «Слушай, ты, вонючий пидор, мудозвон» вызвала некоторую тревогу – по крайней мере у Сары. Будь на то ее воля, она бы, наверное, вмешалась, но Норман шокированно молчал и без помехи дал исполнить произведение целиком.

Слушай ты, вонючий пидор, мудозвон
Только тронь мою чувилу, заведу тебе музон
Ты, сучара, вылезай, по хлебалу мне вруби-ка
Я тебя козла урою, вышибу твои мозги
Улетишь к далеким звездам – так тебе я звездану
Улетишь к далеким звездам – так тебе я звездану
Если с ней в моей постели, гад, тебя найду
Ей лохматку до отказа я свинцом набью
А потом займусь тобою, и дрожи тогда от страха
Ведь помрешь, как всякий, кто мою чувилу трахал
Улетишь к далеким звездам – так тебе я звездану
Улетишь к далеким звездам – так тебе я звездану

Пока половина учеников сидела, раскрыв рты – то ли от благоговения, то ли от изумления, зато другая половина – почти все мальчишки и одна-две девочки – наградили Энди бурной овацией. Несмотря на неловкость ситуации, Сара не могла не отметить, что реакция на стихотворение разделила класс скорее по половому, чем по расовому признаку. Сам Энди происходил из белой семьи (довольно обеспеченной), так что его попытки в области гангста-рэпа выглядят весьма похвальными, подумала она. Еще Саре понравилось, как изобретательно он умудрился обыграть тему звезд. Разумеется, ничего подобного она бы говорить не стала – в подобной ситуации Сара попросила бы Энди остаться после урока и поспешила бы вызвать следующего чтеца. Однако Норман, обретя дар речи, казалось, преисполнился решимости ступить на еще более зыбкую почву.– Очень интересно, Энди, – сказал он, когда гвалт немного стих, – но мне интересно, насколько хорошо ты понимаешь, что написал.

– Отлично понимаю.

– Да-да, мы понимаем, сэр, – подхватил другой мальчик.

– Мы понимаем каждое слово, сэр, – сказал третий.

(Сара подавила искушение закрыть лицо ладонями. Она знала, что учителя называют «сэр», только когда класс находится в особенно агрессивном настроении.)

– А вы разве каких-то слов не поняли, сэр?

– Вы, наверное, не поняли, что такое лохматка, сэр?

– Да не понял он. Он даже «Основной инстинкт» не смотрел.

– Хватит! – заорал Норман, стараясь перекрыть гогот. – Твое так называемое стихотворение, Энди, – не что иное, как попурри из непристойностей.

– Извините, сэр, – сказал кто-то, поднимая руку, – а что такое попурри?

Норман пропустил вопрос мимо ушей.

– Просто нагромождение похабщины, где нет ни ритма, ни смысла.

– Вообще-то ритм есть, – заметил Энди. – И смысл есть, как и в стихотворении, которое вы заставили нас читать вчера.

– Смысл? Что-то я не заметил смысла.

– Ну, сэр, – сказал сосед Энди. – Один черномазый очень рассердился на своего друга и поэтому хочет его грохнуть.

– Да, сэр. И бабу свою тоже хочет грохнуть.

– Потому что она сучья шлюха, сэр.

– Заткнитесь! Все! – Норман переключился на Энди. – Ты сам это написал?

– Сам.

– Чушь. Как ты мог придумать такое?

– Ну, я много слушаю рэп, вот и появилась мысль. Я слушаю таких как Оникс, Эм-Си Рен и Ноториэс Б. И. Г. Мисс Тюдор говорит, что влияние других культур и традиций очень полезно для нас.

Норман обратил на Сару взгляд, отчасти обвиняя, отчасти взывая к помощи. Она лишь мило улыбнулась в ответ.

– И вообще, – продолжал Энди, – вчера вы говорили, что «Палп» и «Оазис» – это поэзия.

– Да, но…

– А в чем разница, сэр? Не в том ли, что Оникс – негр?

– Вы, случайно, не расист, сэр?

Молодцы мальчишки, подумала Сара. На мгновение она испытала за них едва ли не гордость.

– Ну вот что. – Губы Нормана дрожали, лицо его побелело. – Энди, с тобой мы увидимся позже. У тебя большие неприятности. Ты сам не понимаешь, насколько большие. А теперь все остальные заткнули свои ё… просто заткнулись… – Класс уже громыхал смехом. – …просто заткнулись и послушали следующее стихотворение. И чтобы до звонка я больше никого не слышал. Ясно?

Порядок восстановился только внешне, и у Сары появились совсем дурные предчувствия, когда Норман вызвал Элисон Хилл. Так получилось, что Элисон была младше всех в классе – замкнутая и молчаливая девочка. После наглого эпатажа Энди, ее голос звучал особенно робко и монотонно.