Дом сна

– Ничего страшного.

Ребекка осушила бокал.

– Мне кажется, теперь… кое-что понятно. – Сара посмотрела на него. – Вы видели стихотворение, которое Элисон написала в качестве домашнего задания? Про звезды?

– Да.

– Полагаю… полагаю, Элисон в каком-то смысле имела в виду отца.

Взгляд Ребекки был пристален, испепеляющ и нетерпелив.

– Отец Элисон жив.

– Жив? Но, по-моему, вы только что сказали…

– Я сказала, что ее отец здесь не живет. Но он очень даже жив. Вообще-то, это мой брат.

Сара с трудом понимала.

– Ваш брат? Но в таком случае… я хочу сказать, как?…

– Не волнуйтесь. Перед вами вовсе не случай инцеста, о чем вы непременно бы сообщили в социальные органы. Видите ли, я не являюсь биологической матерью Элисон. С формальной точки зрения я прихожусь ей тетей.

– Тетей. Понятно. Но в таком случае кто… кто биологическая мать?

– Мой партнер. Точнее, партнерша. Которая, как я уже сказала, умерла.

Сара многое бы отдала за то, чтобы соображать побыстрее. Она не понимала, откуда в ней эта вялость, это безволие.

– Значит, ваш партнер – женщина?

– Да. – Ребекка встала и подошла к окну. – Впрочем, я не вполне уверена, что вас это касается.

– Да, вы правы. Не касается.

– Почему-то вы не кажетесь мне человеком широких взглядов.

Отвечать Сара не стала – слова до нее попросту не дошли.

– Сколько лет вы жили вместе? – спросила она.

– В августе исполнилось бы одиннадцать. Она умерла почти год назад.

Некоторое время они молчали. Ребекка снова села, и Саре показалось, что напряжение, владевшее хозяйкой, постепенно спадает. Последние несколько месяцев Ребекка, наверное, мало с кем могла поделиться своими мучительными откровениями. Когда Сара задавала следующий вопрос, голос ее звучал неуверенно и мягко, словно она вручала хрупкий подарок.

– А как она… умерла?

– Непристойно, – ответила Ребекка. Но это была последняя попытка бравады. Внезапно маска соскользнула с ее лица, оно сморщилось, и в Ребекке не осталось ничего, кроме горя, нескрываемого и безутешного. – Она покончила с собой.

Но заплакать она себе все же не позволила.

Сара молчала. Она не могла решиться на расспросы. Она понимала, что Ребекка и так расскажет все.

– Газеты придумали название для таких случаев, – продолжала Ребекка прерывающимся голосом. – «Яппи-стресс». Такой синдром. Десять лет работаешь в Сити как проклятый, зарабатываешь кучу денег и потом вдруг оглядываешься на свою жизнь и не можешь понять, зачем все это делал. У нее был классический случай. В пятницу вечером ехала по Южному Лондону – бог знает, что она делала в Южном Лондоне, – нашла удобный длинный тупик с кирпичной стеной в конце, разогналась до девяноста миль в час и врезалась в стену. Уничтожила служебный «БМВ». И себя в придачу.

– Это… это ужасно, – сказала Сара и тут же поморщилась от убожества своих слов. – Мне трудно представить. То есть мне трудно представить, что испытываешь, когда тебе сообщают такое.

– Не так уж и страшно. – Ребекка пошевелилась и твердо улыбнулась. – Пожалуй, пора выпить еще бокал. Хотите?

– С удовольствием.

– Наверное, лучше принести бутылку.

Ее не было несколько минут, достаточно долго, чтобы к Саре незаметно подкралось понимание – не торопясь, дожидаясь удобного момента, так, чтобы нанести удар как можно более жестокий и разрушительный. Это понимание пришло с очередной волной странного узнавания – сперва смутного, связанного с очертаниями, обстановкой, цветами, – но чуть позже проступило нечто конкретное. Поначалу это были книги. Ее внимание привлекли романы Розамонд Леманн в переплетах, явно первые издания, оригинальные суперобложки защищены пластиком, но одной книги недоставало: «Приглашение к вальсу». Да, она всегда говорила, что эту книгу трудно найти… И стоило этой мысли ворваться в мозг, как Сара поняла и все остальное – всю невозможную истину, раскрывшуюся с внезапной очевидностью, – и мир перевернулся за одно бесконечно малое мгновение. Африканская статуэтка на каминной полке – воспоминание о семейной поездке в Гану… Крошечная фотография в рамке на книжной полке – руки, обнимающие Ребекку, сияющее лицо, счастливая пара… И где-то за пределами поля зрения, Сара ее точно не видит, но она там, несомненно там: еще одна книга, та самая, с памятным зеленым корешком… Это все ее. Это ее вещи. Это ее дом, ее комната…

Ребекка вернулась с бутылкой. Сара видела ее словно в тумане.

– Как ее звали?

– Простите?

– Ее ведь звали Вероника?

А дальше – сплошная чернота, пока она не обнаружила, что лежит на диване и безудержно рыдает, а Ребекка прижимает ее к себе в неловком, непонимающем объятии. Поначалу казалось, что она никогда не перестанет плакать, и объяснения, прорывавшиеся сквозь слезы, были, наверное, слишком сбивчивы, так что пришлось их повторять снова и снова, тем более что возникали паузы – сначала Саре пришлось пойти в туалет, чтобы собраться с силами, а чуть позже появилась Элисон, привлеченная голосами, и Ребекка повела девочку наверх, укладывать спать.