Дом Солнц

Когда объявили, что мозг Минуарции просканирован, ее тело вынесли на парящую платформу, которую слегка наклонили вперед, чтобы все убедились, что наша сестра погибла, и увидели ее раны. Тело почти не изменилось с тех пор, как мы его нашли, только поза стала другой — теперь казалось, что Минуарция отдыхает. Под простыней угадывались очертания ее конечностей — руки положили вдоль тела, ноги выпрямили, торчавшие кости вправили, раны очистили от крови. Лица у несчастной почти не осталось, но, судя по наклону головы, Минуарция выжидающе смотрела в вечернее небо. В сопровождении четырех шаттерлингов платформа остановилась у похожей на стол глыбы и медленно опустилась на нее. Остальные встали полукругом, подняли факелы и неспешно приблизились. Нас было не пятьдесят один, а только пятьдесят: одного — сегодня настал черед Клевера — отправили в патруль. А вот факелов было пятьдесят один, по одному на каждого выжившего плюс один запасной, который передавался из рук в руки в знак уважения отсутствующего.

Приглашенные на похороны — шаттерлинги других Линий, наши гости, высокопоставленные лица из Имира и других городов Невмы — стояли в почтительном отдалении, выстроившись на круглом постаменте. Они явились в трауре, мы тоже оделись соответствующе — во все черное с черными же вышитыми цветами в качестве единственных знаков различия, которые совершенно не бросались в глаза. Портулак зачесала волосы назад и заколола простой заколкой-цветком. Как и другие сестры, она пришла без макияжа и украшений. Было холодно, но мы запретили одежде нас греть и поддерживать факелы. Мой факел оттягивал руку — чем дольше он светил, тем тяжелее казался.

Я не удивился, что говорить вызвался Чистец, и в кои веки не упрекал его за желание высунуться. Минуарцию я знал не хуже остальных, хотя близким другом ей не был — те погибли в бойне, я же в лучшем случае считался хорошим знакомым. Чувствуя некую связь с Минуарцией, я верил, что порой понимал ее, как никто другой. Только не хотелось обижать Портулак, рассуждая о своих чувствах к погибшей. Между нами не было ничего, кроме тени шанса, а сейчас не стало и ее. К тому же традиции Линии я знаю не так хорошо. Мы с Портулак правильно объяснили роботам: похороны, подобные нынешним, чрезвычайно редки. Обычно нет ни тела, ни исчерпывающих доказательств гибели шаттерлинга.

Речь Чистеца была недолгой. Он подчеркнул, что гибель Минуарции бросает тень на остатки Линии, что обстоятельства гибели выясняются и могут привести к неприятным разоблачениям, но это не мешает ее помянуть. Минуарция многое повидала. Не счесть славных поступков, которые она совершила, и жизней, в которых оставила след. Нити воспоминаний она несла шесть миллионов лет. Ее любили, ею восхищались, ей завидовали. Чистец назвал с десяток важнейших вех в жизни Минуарции, не забыв и события далекого прошлого.

Как ни старался я возмутиться словами Чистеца, к своему вящему неудовольствию, ничего возмутительного в них не обнаружил. Позднее, когда на небе показали самые яркие моменты жизни Минуарции, я вспомнил его выступление и признался себе, что ничего не изменил бы и не добавил. Рассказ Чистеца получился как хайку — четким, ясным, отточенным, говорил он искренне, с уважением и любовью, о которой сам упоминал. Меня откровенно бесило, что Чистец стал командовать Линией, но, слушая его поминальную речь, я окончательно убедился: он не убийца.

После выступления Чистец стянул простыню с Минуарции, открыв ее страшные раны. Наша сестра лежала обнаженной, лишь на пальцах остались кольца. Содрогнулись все, даже те, кто уже видел ее тело после падения. Чистец отдал свой факел стоявшему рядом Церве, вытащил из кармана большой черный тюбик механогеля, выдавил немного на ладонь и помазал Минуарции руку — то место, где после падения торчали кости, прорвавшие кожу. Потом он отступил, передал тюбик Церве и забрал у него оба факела. Церва нанес механогель на помятый лоб и передал тюбик Горчице, который смазал блестящей массой живот Минуарции. Так продолжалось, пока к тюбику не приложились все присутствующие. Не знаю, как я оказался последним — либо случайно, либо шаттерлинги сообща решили доверить финальный аккорд мне. К тому времени несмазанным у Минуарции осталось лишь искореженное лицо. Нанося гель, я невольно коснулся жестких неровностей — из-под кожи выпирали хрящи и кости. Рыдать я себе запретил, и меня аж трясло от напряжения. Я отступил, забрал у Портулак свой факел, а руки все дрожали. Круг расширился, шаттерлинги на пару шагов отошли от неподвижного тела.