Дом свиданий

Отсюда взялась легенда, будто отцом-то Жени, – конечно, так, – был Александр Вальтер, но в матерях – Анелька только приняла грех на себя, а, на самом деле, девочке дала жизнь увлекшаяся красавцем-шведом графиня. Анелька же служила только ширмой для тайной связи, которую ее сиятельство, быв сластолюбива, но надменна, почитала для себя унизительной. Уверяли, будто и виленская ученая акушерка проговорилась однажды, что наилучший свой гонорар за практику она получила в некоем захолустном графском замке за то, что помогла горничной графини разрешиться от бремени… подушкой!

Кроме некоторого сходства Жени с графиней, за легенду говорили также и нравы Евгении-Марии-Алоизии-Августы и пр.

Сиятельная таки повеселилась на своем веку. Дважды была замужем, – в третий брак ей не позволили вступить взрослые сыновья и дочери, сами уже семейные и детные. Смолоду графиня была очень хороша собой, и парижская светская хроника немало внимания посвящала ее амурам. Героями их слыли интереснейшие люди Парижа, – то дипломат, то поэт, то политический трибун, – в эпохи Карла X, Луи Филиппа и Луи Наполеона. Остатки замечательной красоты графиня сохранила и в пожилые годы, хотя сильно располневшая, но с свежим лицом под густым и волнистым серебром блестяще-белых волос, – рано поседев, она их не красила из своеобразного кокетства, – и с весьма достаточным запасом молодого огня в ярких темных глазах.

Словом, в том, что эта отцветшая победительница сердец еще не хотела считать свою женскую жизнь конченой и, с деревенской скуки, свела романчик с красивым лесничим, не было ничего невероятного. Но в год рождения Жени графине стукнуло 56 лет! Родить в этом возрасте почти невероятное чудо для женщины… разве, что она – библейская Сарра, да ведь и для той потребовалось сверхъестественное вмешательство! А потому легенду меньшинство принимало, большинство отвергало.

Легенда принесла Жене то счастье или несчастье, что ею заинтересовался вновь назначенный в парохию молодой ксендз. Нашел девочку похожей на златокудрого ангела, вскудлаченного ветром, покуда слетал с неба. Жене шел двенадцатый год, а грамоты она еще не знала. Поиспытав разговором, ксендз нашел ее одаренной умственно почти в той же мере, как красотой, и решил дать ей образование. Человек он был хороший, честный, с самыми благими намерениями, но девочка, подрастая, все хорошела, все делалась интереснее, и, – на пятнадцатом году ее, – не выдержал ксендз искушений озлобленной безбрачием плоти: сорвался!.. По околотку загудела сплетня, кто-то донес, ксендза вызвала консистория и, после жестокой головомойки, перевела его, с эпитимьей, в другую парохию. А Женю Хрщи спровадили от срама в Вильно к какой-то тамошней своей родственнице с наказом не возвращаться. Чтобы, значит, коли не сдержала себя девка, пропала, то, стало быть, судьба ее такая, но – пусть пропадает подальше, в городе, где им, развратным, вод, а от нас, деревенских, проваливай, голубка, с глаз долой, чтобы твоим духом на век не пахло!

Виленская родственница, кухарка в господском доме, встретила Женю более чем неласково, – даже не приняла ее переночевать. Девушка скиталась по незнакомому чужому городу, не зная, что с собой делать. Денег у нее было немножко, – ксендз, уезжая, успел ей сунуть, а она имела благоразумие припрятать от Хрщей, – но она была так деревенски наивна, робка и дика, что не посмела попроситься в гостиницу и поопасилась укрыться в корчму. Так и проходила, бесприютная и бессонная, всю короткую летнюю ночь, благо погода стояла ясная и теплая.

Поутру, у Острой Брамы, пригляделась к Жене одна из богомолок и привязалась с разговором. Женя, по природе сдержанная и осторожная, о себе сообщила богомолке мало, а богомолка – ей, что пришла к Острой Браме отслужить напутственный молебен перед своим отъездом в Петербург, где ее ждет очень хорошее место у богатых польских панов, недавно перебравшихся из Вильна в столицу и теперь вызывающих к себе ее, старую свою прислугу. Рассказы словоохотливой женщины о Петербурге внушили Жене мысль поехать с нею.

– Я так сообразила, – объясняла она впоследствии, – жить мне, здесь ли, там ли, все равно не на что. Она говорит, что в Петербурге легче найти место, чем в Вильне. Так, чем проесть свои рублишки на виленских бубликах, истрачу-ка я их лучше на билет до Петербурга, – авось мне там улыбнется какое-нибудь счастье. Если же нет, то – бросаться ли в Вилию, бросаться ли в Неву, результат один. А, по крайней мере, перед смертью посмотрю, какой это такой есть на свете Петербург, которым так много хвалятся москали, да и из нашего Мицкевича пан ксендз Казимеж читал мне чудесные стихи…