Дом свиданий

— А вы не так просты, как кажетесь, — усмехнулся Шитковский. — Тем не менее я согласен, пойдемте вместе. Встречаемся в десять часов у таможни, перед главным подъездом.

— Завтра в десять утра? — уточнил Гайпель.

— Сегодня в десять вечера.

— Так поздно?

— Зато никто мешать не будет. Петров, как мне донесли, с женой поссорился, на таможне и ночует. В тех, — подмигнул Шитковский, — случаях, когда не в «Аркадии».

Они вместе вышли на улицу и разошлись в разные стороны. До назначенного срока оставалось еще три часа. Гайпель решил пешком прогуляться до дому. По пути он пытался уместить семизвездный жетончик на прокрустовом ложе высказанной Шитковским гипотезы, но ничего не выходило. Тем большие сомнения вызывала настырность этого человека. Насладиться неудачей соперника? Тем, что он, Гайпель, обставит самого Путилина? Нет, для такого опытного интригана, как Шитковский, это слишком невинная радость. Однако пойти с ним следовало хотя бы для того, чтобы попытаться распутать сети, которыми Шитковский, похоже, собирается оплести Ивана Дмитриевича. Освободить его из паутины и, когда он заикнется о награде, сказать: «Для меня нет лучшей награды, чем ваше доверие…»

Искать Панчулидзева Гайпель не стал, отправился прямиком к себе на квартиру, чтобы перед ночным походом в гавань перекусить и одеться потеплее: надеть шарф, шинель. Сляжешь с бронхитом — и прощай все надежды, обойдутся без него. Он живо представил, как после болезни приходит на службу, заходит к начальству. «Поправился? Приступай к своим обязанностям…» А какие у него обязанности? На Апраксином рынке баядерок пасти, гейшам с Большой Садовой на желтые билеты печати ставить.

И так всю жизнь?

2

Условились ровно в десять, но уже без четверти Гайпель прохаживался перед главным зданием таможни, под величественным фронтоном с медными статуями Нептуна, Цереры и Меркурия. Шитковский немного припоздал. Появившись, он сообщил, что здесь им делать нечего, нужно идти к таможенным помещениям в самой гавани. Петров был не в тех чинах, чтобы кто-то позволил ему ночевать среди мраморных лестниц, расписных порталов, колоннад и бронзовых люстр.

В порту еще кипела жизнь. Горели фонари у ворот, костры на берегу, факелы над причалами. В сосняке мачт проглядывали черные и кургузые, как обугленные пни, трубы паровых судов. Между клиперами, барками, шхунами, рядом с женственными изгибами их бортов пароходы представали существами бесполыми, как евнухи в гареме. Мимо проезжали подводы, по сходням кое-где сновали грузчики. В затухающем шуме чей-то одинокий пьяный голос время от времени взывал через рупор:

— Эй, на башне!

Куда и к кому он обращается, понять было невозможно, никаких башен поблизости не наблюдалось, но тоскливо делалось на душе от этого безответного и безадресного крика.

Мало того что Шитковский опоздал на свидание, так еще с полчаса, наверное, шли по набережной, петляя в портовых лабиринтах. Дело было к одиннадцати, когда остановились перед одноэтажным длинным зданием, деревянным, но оштукатуренным под камень. Вид у него был одновременно казенный и ублюдочный. Оно выглядело как недоношенное дитя от брака между соляным амбаром и кордегардией при губернской тюрьме.

Шитковский подкрался к единственному окошку, где горел свет, заглянул туда и сказал:

— Малость обождать надо.

— Нет его, что ли?

— Тут, куда денется. Но не один.

— И кто с ним?

— Не знаю, за шторой не видать. Но говорит с кем-то.

— С женщиной? Или с мужчиной?

— Говорю вам, не видать.

— Если с женщиной, так посидят, потом завалятся, — резонно предположил Гайпель. — Мы что, до утра ждать будем?

— Нет, — возразил Шитковский. — Если с бабой, то он ее уже употребил и скоро выгонит.

— Как вы знаете?

— По морде. Морда скучная.

— Тогда, значит, с мужчиной.

— Может, и так, но в любом случае посторонних при нашем разговоре быть не должно, давайте обождем. Прогуляемся пока. Вон какие кораблики!

Невдалеке, за пакгаузом, слышался женский смех. Там на рогожах, на расстеленных мешках кучкой сидели, карауля добычу, портовые шалавы самого низкого разбора. Такие за гривенник счастливы распахнуть свои шерстистые вшивастые воротца.

— Вот у женщин, — задумчиво сказал Шитковский, — даже, пожалуй, у этих, после соития на лице что угодно бывает написано, только не скука.

— Вы, я смотрю, знаток человеческой природы, — отметил Гайпель.

— А то! Иначе меня Путилин за конкурента и не держал бы.

Двое подгулявших английских матросов, обнявшись, брели навстречу. Увидев на Гайпеле форменную полицейскую фуражку и шинель с блестящими пуговицами, они, видимо, в темноте приняли его за русского офицера, приосанились, начали выпячивать груди, стучать в них кулаками и выкрикивать:

— Сэвастоупол! Сэвастоупол!

Увы, понять их не составляло труда. Англичане хотели сказать, что воевали в Крыму, были под Севастополем и били там таких, как Гайпель, в хвост и в гриву.

— Сэвастоупол! Виктори! Рул, Бритен! — победно кричали они вслед.

У Гайпеля испортилось настроение.

— Как-то странно сознавать, — сказал он, — что Россия теперь не имеет права держать в Черном море военный флот.