Дом темных загадок

Я вижу под улыбающейся маской то злое выражение, которое наблюдала в камере. Спектакль. Все здесь просто фейк, подделка, иллюзия. И мне становится дурно от мысли, какие все они здесь грандиозные актеры. Я на самом деле поверила, что Беккер — довольно вспыльчивый тип, холерик. А у Себастиана был взгляд раскаивающегося человека.

— А для всех вы и не сможете! — кричу я напоследок и убегаю в подвал, где еще утром ужасно испугалась. Только когда влезаю под душ и из заросшей налетом форсунки бьет горячая вода, я начинаю реветь. Глупые бессмысленные слезы катятся по щекам, потому что меня обвели вокруг пальца, потому что мама умерла и я больше никогда не смогу ее спросить о том, что здесь произошло.

Я плачу, потому что мне чертовски одиноко и потому что меня никто не может защитить.

Глава 14

Николетта стучит в дверь душевой кабинки. Я приоткрываю щель и молча беру пушистый банный халат розового цвета, он сразу напоминает мне о маме. Именно такой она купила, когда мы в последний раз ходили по магазинам вместе. Мне он показался убогим, но маме нравился.

Собираюсь с силами, глубоко вдыхаю и вылезаю из душа. Свои испачканные краской вещи я бросила кучей перед душем. Я не беру их с собой, пусть кто-нибудь другой о них позаботится.

Снаружи в коридоре ждет Филипп и так сочувственно смотрит, что у меня невольно на глаза наворачиваются слезы. Но я вовсе не хочу сейчас терять самообладание.

— Мне очень жаль. На самом деле я хотел вмешаться, но не смог. Ты выглядела ужасно, — вздыхает Филипп. — Словно была в крови с головы до пят.

— Ты смолчал просто потому, что не переносишь вида крови? — Я не хочу, чтобы слова звучали слишком саркастично, но нападать все же лучше, чем реветь.

Он, защищаясь, поднимает руки.

— Нет, кровь меня не пугает, но вся ситуация… я имею в виду, это все было просто нечестно. Если все это было лишь психологической игрой, зачем доктор Беккер делал фото?

«Что я знаю? Ничего! Ничего я не знаю, но все-таки необходимо здесь все обследовать».

Я плотнее запахиваю на груди халат. Мне неприятно сознавать, что под ним я совершенно голая.

— Пожалуйста, Филипп, сейчас я просто хочу подняться наверх и во что-нибудь переодеться.

— Я только хотел с тобой поговорить наедине, хотел объяснить, как мне жаль, что все так случилось. Я уже иду в столовую. Мы подождем с едой, пока ты не спустишься, хорошо?

Кажется, он так страдает, что я не могу не улыбнуться.

Филипп берет меня за руку и нежно сжимает.

— Будь осторожна.

— Что ты имеешь в виду?

Он пожимает плечами:

— Когда ты стояла там совершенно растерянная, вся в крови, на этой разбитой лестнице, то…

— То что?

Филипп заметно мнется, подыскивая слова:

— Ну, тогда я вдруг почувствовал, что боюсь за тебя.

Я несколько раз сглатываю, пытаясь избавиться от комка в горле, опасаюсь, что парень таки добьется своего и я разревусь. Чтобы выиграть время, внимательно осматриваю мускулистые ноги Филиппа, его узкую талию и понимаю, какие у него широкие плечи, и руки выглядят сильными. Кажется, что они смогут остановить гору обрушившихся со скалы камней.

И он заботится обо мне. Приходится еще раз сглотнуть. Ерунда. Его поведение еще ни о чем не говорит. Никто о тебе здесь не беспокоится. Ты одна. Предоставлена сама себе. Это все просто твоя реакция на события утра. Соберись, Эмма, его забота о тебе может быть наигранной.

— Все в порядке? — Он ловит мой взгляд, смотрит мне в глаза. Только теперь я замечаю, какие у него красивые глаза — светло-зеленые с лиловым оттенком, как свежие артишоки. Я не могу отвести взгляд, чувствую себя ужасно слабой в этот момент. Ничего больше не хочу, только бы он меня сейчас обнял.

Но все, что я могу выдавить из себя на его заботливый вопрос, — это хриплое «да».

Пока я поднимаюсь в спальню для девочек и упрекаю себя в том, что была так холодна с Филиппом, меня пронизывает одна мысль: если я сейчас просто исчезну, станет ли меня кто-нибудь разыскивать? Будет ли вообще это кого-то волновать? Станет ли по мне кто-то скучать?

Словно в трансе, я вхожу в спальню, где не просто душно — вместо воздуха в легкие попадает какой-то липкий пар.

Прежде чем одеться, я подхожу к нише со стеклянными жемчужинами и трогаю холодные гладкие выпуклости. Снова вспоминаю те печальные засечки на двери в камере. У меня возникает вопрос: хотела бы мама, чтобы я узнала обо всем этом, или ее это только опечалило бы? Невольно я думаю о Филиппе и о том, понравился ли бы он ей.

Надевая джинсовые шорты и футболку, не могу не признать, что он мне очень нравится. Его зеленые глаза, коротко стриженные волосы. Но я о нем ничего не знаю. Мне еще не представилось случая расспросить его о том, что значила его фраза про наших отцов. И я все еще не могу быть уверенной в том, что его симпатия не часть этой общей игры. Как, например, сегодня утром в кухне сочувствие Себастиана. Это не помешало ему втолкнуть меня в камеру и закрыть там. И София не такая уж простая штучка, какой кажется на первый взгляд. Как я могу кому-нибудь доверять, если не в состоянии полагаться даже на собственные наблюдения?