Дом темных загадок

Я оглядываюсь. Эта небольшая часовенка понравилась бы ей. В голове у меня рождается мысль: если вдруг она на самом деле жила когда-то в этом замке, то наверняка здесь бывала. Я напрасно пытаюсь припомнить, не рассказывала ли она что-либо. Может, о лечении или о долгих летних каникулах? Но в ее время разве было что-нибудь подобное? Как я ни ломала голову, в голову приходили лишь истории, которые рассказывала моя прабабушка. Я просто думала, что мама провела все свое детство и юность вместе с ней.

Я ощупываю старые доски церковных скамеек. Может, мамины руки касались именно этой? Внезапно мне чудится, что она на самом деле здесь была, словно находилась совсем рядом со мной, и я могла бы даже ее увидеть, если бы только лучше напрягла зрение.

«Эмма, тебе не стоит бояться, — шепчет она, — Эмма, я всегда любила тебя, несмотря на то что мы часто ссорились». Я даже чувствую, как она улыбается. «Эмма, я горжусь тобой». В одну секунду я снова возвращаюсь к действительности. Наверное, я заснула на несколько минут. Но я так точно помню, что сказала мне мама, словно она действительно была здесь.

Озираюсь, чтобы убедиться: я одна, да иначе и быть не может. Вдыхаю непривычный запах и теперь, когда гроза ушла далеко, в полной мере осознаю, как тихо в этом месте.

Почему часовню построили именно здесь, а не возле замка? Она такая уединенная, случайные люди на службу не зайдут. И все же Себастиан нашел здесь церковную книгу. Неудивительно, ведь алтарь выглядит так, словно им до сих пор пользуются. Его украшает позолоченное солнце, а по сторонам — две колонны. Между ними безвкусная картинка с изображением Девы Марии с младенцем. Базы колонн выполнены из зеленого и красного мрамора. И, кстати, лавки в часовне выглядят не такими древними и обветшалыми, как мебель в замке.

Задаю себе вопрос: где же может храниться церковная книга? Злюсь на себя за то, что не обладаю энциклопедическими знаниями о религии, как Том, и не догадалась расспросить его, прежде чем отправиться к часовне.

Он наверняка знает, где лежит книга. Стоило бы его спросить. Будет тяжело шарить здесь с поврежденной лодыжкой, но именно этим и придется заняться, если я хочу продвинуться дальше в своих поисках. Приподнимаюсь, подтаскиваю больную ногу, и тут же меня пронизывает такая боль, что я сильным толчком опрокидываю стопку книг, которую выстроил для меня Филипп. С гулким грохотом книги с псалмами валятся на пол. Поднимается небольшое облачко пыли. Вот дерьмо! Я ложусь навзничь на лавку и пытаюсь дотянуться до книг, чтобы снова сложить их стопкой. У одних страницы замялись, из других выпали картинки с изображениями святых. Поднимаю последнюю, и вдруг от нее отваливается переплет. Книга такая старая, что клей совершенно ничего не держит. Я стараюсь вновь осторожно сложить все части, как вдруг мой взгляд падает на первую страницу. Я остолбенело смотрю на нее. Там стоит нечто вроде штемпеля, экслибриса, в котором можно вписать свое имя.

«Анна-Мария Ламберт», — читаю я. И, не осознав до конца, перечитываю снова.

Анна-Мария Ламберт.

Моя прабабушка.

После первого приступа удивления такой поворот событий кажется мне вполне вероятным. Возможно, мама получила эту книжицу от бабушки и взяла ее с собой в замок. Почему же мама здесь жила?

Я перелистываю страницы. Может, между ними что-то спрятано, письмо или записка? Я ничего не нахожу, но обнаруживаю, что кто-то исписал небольшое свободное место на полях.

Буквы такие мелкие, что я не могу их прочесть в тусклом свете часовни, но то тут, то там я натыкаюсь на знакомое слово. Очевидно, это не почерк прабабушки. Если сравнить, как написано имя в экслибрисе и эти буквы, заметно существенное различие. Она писала шрифтом Зюттерлинга^[9]. Неужели записи сделала мама?

Вдруг до моих ушей доносится какой-то шум, он пугает меня, потому что я не могу его распознать. Он исходит не от двери, а от алтаря. Сначала скрежет, а потом осторожные шаги. Шаги? Кто-то ступает нерешительно и скрытно, от этого у меня мурашки по спине. В кожу и мозг въелось воспоминание о камере. Неужели это было всего лишь сегодня утром? Я здесь наверху совершенно одна. Единственное, что сейчас могу сделать, — просто спрятаться между лавками.

Я лихорадочно пытаюсь подняться, боль от лодыжки ползет вверх по ноге. Хватаю ртом воздух.

Никаких шансов!

Я инстинктивно засовываю книгу сзади за пояс штанов. Потом смотрю на алтарь, из-за которого слышны приближающиеся шаги.

Шаг за шагом, шаг за шагом.

Убежать нет никакой возможности.

Хочется просто закрыть глаза ладонями, как маленькому ребенку. Я сползаю ниже по лавке и стараюсь стать невидимой.

Шаги стихают. Я практически не дышу.

— Эмма!

Я открываю глаза и шумно выдыхаю.