Дом Цепей

Старый малазанец, безрукий, с блестящей, почти целиком татуированной головой, несмотря на свою слепоту, видел достаточно ясно. Видел вереницу смертей, строй призраков, чьи схожие с завываниями ветра стенания преследовали Тоблакая днём и ночью: достаточно громкие, чтобы заглушить голос Уругала в его сознании, достаточно близкие, чтобы скрыть каменный лик бога под многочисленными покровами смертных лиц, — и каждое из них искажено агонией и страхом, запечатлёнными в момент смерти. Однако старик понимал не всё. Дети среди этих жертв — дети в том смысле, под каким нижеземцы подразумевают недавно рождённых — пали вовсе не от кровного меча Карсы Орлонга. Они были, все и каждый, несостоявшимся потомством, родовой ветвью, отсечённой в заваленной трофеями в пещере теблорской истории.

Тоблакай. Имя прошедшей славы, имя расы воинов, стоявшей наравне со смертными имассами, наравне с хладнокровными яггутами и демоническими форкрул ассейлами. Имя, под которым Карса Орлонг известен теперь, как если бы он один был наследником древних правителей юного, сурового мира. В прежние годы такое имя наполнило бы его сердце жестокой, кровожадной гордостью. Теперь же оно изнуряло, как песчаная чахотка, ослабляло до самых костей. Он видел то, чего не видели остальные, — его новое имя было прозвищем, исполненным блестящей, ослепительной иронии.

Теблоры отпали от теломенов тоблакаев давно. Они стали всего лишь внешним подобием этого народа. Они, как глупцы, преклонили колени перед семью грубыми лицами, вырезанными в скале. Обитали в долинах, где, казалось, можно дотянуться до горизонта. Жертвы грубого невежества — в чём никто, кроме них самих, не был виноват, — опутанные обманом, за который Карса Орлонг ещё потребует ответа.

Он и его народ пострадали. И придёт день, когда воин, ныне шагающий меж пыльных, белых стволов давно мёртвого сада, воздаст за это сполна.

Но у врага так много лиц…

Даже будучи один, как сейчас, он искал одиночества. Но оно отвергало его. Непрестанно грохотали цепи, нескончаемо звучало эхо криков убитых. Даже таинственная, но ощутимая мощь Рараку не даровала передышки — самой Рараку, ибо Тоблакай знал, что Вихрь — словно дитя в присутствии древней священной Пустыни, и это его не трогало. Рараку знала много таких бурь, но выдержала их, как и всё прочее, с нетронутым песчаным покровом и подлинной твёрдостью камня. Рараку сама по себе была тайной, скрытой причиной, удерживавшей воина в этом месте. В Рараку, верил Карса, он обретёт свою собственную правду.

Все эти месяцы он преклонял колени перед Ша’ик Возрождённой. Юной женщиной, говорившей с малазанским акцентом, притащившей своего татуированного безрукого любимчика. Склонялся, но не из-за подчинения, не из-за воскрешённой веры, но из облегчения. Облегчения от того, что ожидание закончилось и он теперь может забрать Леомана из этого места поражения и смерти. Они стали свидетелями убийства Ша’ик Старшей, когда та находилась под их охраной. Провал, задевший Карсу за живое. Но он не обманывал себя верой в то, что новая Избранная — не что иное, кроме как жертва, которую безумная богиня Вихря попросту выдернула из глуши, смертный инструмент, который используют с немилосердной жестокостью. То, что Ша’ик явно и добровольно участвовала в собственном неумолимом уничтожении, выглядело в равной степени жалким в глазах Карсы. Очевидно, истерзанная юная женщина имела собственные мотивы и, похоже, жаждала власти.

Веди нас, предводитель.

Горькая насмешка этих слов звучала в его мыслях, когда он брёл через рощу — почти в лиге к востоку от города, на окраине развалин какого-то другого поселения. Предводителям нужны такого рода силы, выстроившиеся вокруг них для отчаянной защиты самообмана и безудержной целеустремлённости. Избранная была похожа на Тоблакая больше, чем могла себе вообразить, точнее, на юного Тоблакая, теблора, военного предводителя армии из двух воинов, которая несла в мир разрушение и смерть.

Ша’ик Старшая была совершенно иной. Она долго жила со своими пророческими трансами, с видениями Апокалипсиса, что дёргали и тащили её кости всё вперёд и вперёд, словно нити — марионетку. И она видела истину в душе Карсы, она предупредила его о надвигающихся ужасах — не прямо, ибо, как все провидцы, она несла на себе проклятие двусмысленности изречений, — но всё же достаточно, чтобы пробудить в Карсе определённую… осмотрительность.