Дом Цепей

Кормление тоже стало пыткой. Впрочем, потом Торвальду Ному удалось уговорить возчика и взять эту задачу в свои руки. Он заботился, чтобы похлебка успевала остыть. Ожоги зажили через несколько дней.

Теблору удавалось сохранить силу мышц, ибо каждую ночь он напрягал и расслаблял их. Однако неподвижные суставы жестоко болели, и с этим он ничего не мог поделать.

По временам воля его ослабевала, мысли уплывали назад, к демонице, которую он с товарищами освободил. Женщина — Форкасаль провела под тяжелым камнем невообразимое число лет. Она смогла обеспечить себе некоторую подвижность; нет сомнений, она находила утешение, когда удавалось еще немного поцарапать камень. Но все же Карса не мог понять, почему она не сошла с ума и не умерла.

Мысли о ней заставляли его ощутить смирение, и дух слабел, как слабело прикованное тело с плечами, разодранными в кровь о грубые доски, в грязной одежде, бесконечно мучимое слизнями и гнусом.

Торвальд говорил с ним, словно с ребенком или зверьком. Утешительные слова, успокоительные интонации… «проклятая многоречивость» стала чем-то совсем иным, и Карса держался за нее, сражаясь с нарастающим отчаянием.

Слова кормили его, не давали разуму умереть от истощения. Они мерили течение дней и ночей, обучали языку малазан, передавали описания мест, мимо которых проезжал отряд. После Переправы был город побольше, Нинсанский Ров, где толпа детей влезла в повозку, пиная Теблора и тыкая в него палками, пока Шип не прогнал их. Там пересекали другую реку. Дальше был Мелимост; за ним, через семнадцать дней, Карса увидел над головой арку ворот Тениса — она проплыла сверху, фургон загрохотал по мостовой, слева и справа виднелись дома в три и даже в пять этажей. Повсюду звуки людской жизни — низменников тут было больше, чем Карса мог вообразить.

Тенис был портом, его пирсы вздымались из вод восточного берега Малинского моря, в котором вода насыщена солью, как в источниках на границах Ратида. Однако Малинское море не было густым, мутным прудом. Оно было слишком большим: путь до Малинтеаса занял четыре дня и три ночи.

При переноске на борт корабля Карсу впервые подняли — вместе с днищем — и это оказалось новым видом мучений, ведь цепи приняли всю его немалую тяжесть. Суставы дали о себе знать, заставляя Карсу кричать без перерыва — пока кто-то не залил в глотку обжигающую жидкость. Она заполнила желудок, и разум померк.

Очнувшись, он обнаружил, что днище привязали вертикально к тому, что Торвальд назвал «главной мачтой». Даруджа приковали рядом, обязав ухаживать за Карсой.

Корабельный лекарь втер мази в опухшие суставы Карсы, ослабив боль. Но явилась новое страдание: у Теблора заломило голову.

— Плохо тебе? — шепнул Торвальд. — Это называется похмельем, друг. В тебя влили целый мех рома. Счастливый ублюдок. Конечно, половину ты выблевал, что помогло мне сохранить приличия и не лизать палубу. А теперь нам надо найти укрытие, иначе мы прожаримся на солнце и будем бредить. Поверь, ты уже набредил за двоих. К счастью, это был теблорский язык, а его на борту не понимают. Да, мы на время разошлись с капитаном Добряком и его солдатиками. Они на другом корабле. А кстати, кто такая Дейлис? Нет, не говори. Ты перечислил много страшных вещей, которые намерен сотворить с этой Дейлис — или это он? Надеюсь, за время плавания к Малинтеасу ты освоишься в море, что хоть как-то подготовит тебя к ужасам Менингальского Океана. Надеюсь.

Есть хочешь?

Команда — по большей части из малазан — обходила Карсу стороной. Остальные заключенные были заперты в трюме, но днище повозки не пролезло в люк, а капитан Добряк строго приказал не отвязывать Карсу при любых обстоятельствах, невзирая на явное его слабоумие. Это не признак недоверия, тихо объяснял Торвальд, а всего лишь знаменитая осторожность капитана (ее считают излишней даже солдаты). Действительно, притворство Карсы увенчалось успехом — он превратился в безобидную скотину: ни проблеска разума в тусклых глазах, дикая улыбка, все признаки полного распада сознания. Гигант, прежде воин, стал хуже ребенка — так пусть его утешает скованный бандит Ном, любитель болтать без умолку.

— Когда-то им придется отвязать тебя от телеги, — прошептал дарудж ночью, когда корабль шлепал по волнам в Малинтеас. — Но, возможно, не раньше прибытия на рудники. Терпи, держись, Карса Орлонг — если ты еще слышишь меня, в чем даже я стал сомневаться. Ты еще в здравом уме, не так ли?

Карса издал тихое мычание. Иногда он сам сомневался. Некоторые дни совершенно пропали, стали слепыми пятнами памяти. Такое ощущение оказалось для него самым страшным в жизни. Держаться? Он не знал, сможет ли.

* * *