Дом у реки

Марго долго слушает тишину в трубке и внимательно смотрит через реку. Пока они говорили с Йонасом, ей пришла в голову мысль, ужасающая своей простотой. Возможно, вернуться в Уиндфолз — это не откатиться назад в прошлое, а признать что, пока ее здесь не было, с самого момента ее побега и до этого дня, она не переставала быть собой. Она не изменилась. Она все та же. Поэтому никогда не сможет убежать от себя прежней к себе настоящей.

Глядя на другой берег реки, Марго сглатывает. Странные белые палочки вдруг обретают форму, и с нарастающим ужасом она понимает: «Не палочки. Косточки».

Она вглядывается внимательнее, проверяя, можно ли верить собственным глазам, но в конце концов встает и идет до самого края пристани, чтобы получше рассмотреть их и убедиться. Да, это кости, никакого сомнения. Кровь приливает к голове. Она слышит ее пульсацию. Чувствует, как снова перехватывает дыхание. И не знает, что делать. Она опускает руку в воду, чтобы хоть немного унять дрожь. Люси на ее месте уже скинула бы одежду и влезла в реку целиком, но она — не Люси.

Тут Марго замечает старую лодку, лежащую на берегу, смотрит на нее пару мгновений и, подойдя поближе, понимает, что она хоть и древняя, но вполне целая. Поперек сиденья лежит одинокое весло. Марго пинает деревянный корпус и слышит довольно твердый стук. И тогда, оглянувшись вокруг, отвязывает лодку и толкает ее в воду.

9

Ева в душе. Теплая вода окутывает ее целиком. Где-то вдалеке слышен смех дочерей, она скребет тупой бритвой у себя под мышкой. Мэй пронзительно хохочет, следом за ней Хлоя.

— Стой, Хлоя, хватит! — кричит шестилетняя Мэй, хотя явно не хочет, чтобы старшая сестра останавливалась.

Ева вздыхает. Они в это время должны одеваться и собирать рюкзаки. Но внизу Эндрю, его задача — проследить за ними.

Ева закрывает глаза и намыливает волосы. Стоя в пене, она представляет, будто находится совсем не здесь… например, сидит на высоком стуле в темном баре, в руке бокал с коктейлем, рядом свеча, которая отражается в полированной стойке. Она что то говорит мужчине, сидящему тут же, тот наклоняется вперед, протягивает руки и пытается обнять ее. Его прикосновения обжигают…

— Ма-а-а-ам!

Ева открывает глаза и снова быстро закрывает их. Поздно. Пена уже попала на слизистую.

— Блин!

— Ты сказала плохое слово.

— Да. Да, сказала.

Она сует голову под душ, смывая пену, и когда вновь открывает глаза, видит Мэй, которая стоит возле душевой кабины в розовых пижамных штанах с единорогами и в школьном жакетике. Ее руки и рот измазаны мармитом^[1], лицо искажает капризная гримаса.

— Мама, Хлоя хочет меня убить!

— Да что ты, милая, нет, конечно!

— Она садится на меня и заставляет нюхать папины ботинки.

Ева закатывает глаза и спрашивает:

— Ну и по поводу чего такие пытки?

— Просто она хочет смотреть «Скуби-Ду», а я «Щенячий патруль».

— А я думала, что запретила вам смотреть телевизор перед школой.

Мэй тут же спохватывается:

— А папа разрешил.

— Сейчас разрешил? — Ева вздыхает. — Я спущусь через минуту и поговорю с Хлоей. И с папой. Договорились?

Мэй победоносно бросается на душевую перегородку.

— Я люблю тебя, мамочка! — кричит она, целуя стекло и оставляя на нем липкие коричневые мармитовые отпечатки.

Глядя на них, Ева пытается убедить себя, что все это ерунда, главное же — их привязанность друг к другу, наклоняется и прижимается к расплющенным коричневым губам дочери с другой стороны душевой кабины.

— Я тоже тебя люблю. А теперь беги одеваться и держись подальше от сестры.

Мэй медленно выходит из ванной, оставив Еву, которая в спешке пытается вытереться полотенцем и кое-как натянуть одежду. Через двадцать минут они все уже должны сидеть в машине.

Внизу она видит Хлою, которая сидит на спинке дивана и лениво забрасывает в рот кукурузные хлопья. Всё еще в пижаме и со всклокоченными волосами. Телевизор орет на полную громкость. Диванные подушки разбросаны по полу, из опрокинутой напольной вазы с цветами прямо на ковер льется вода, стойка с обувью, которая должна стоять в прихожей, валяется перевернутая посреди гостиной. Телевизор продолжает орать отвратительно бодрую музычку.

— Хлоя, что, черт возьми, тут происходит?!

Дочь с трудом отрывает взгляд от телевизора и смотрит на мать.

— Почему ты не одета и почему здесь такой бардак?! Где твой отец?

Хлоя пожимает плечами так беззаботно, как только умеют девятилетние девочки, у которых нет никаких забот.

— Папа на кухне.

Мэй, по-прежнему полураздетая, зато в кроличьих ушках на голове, появляется в гостиной.

— Почему вся обувь здесь? — Ева уже на взводе.

— Мэй бросалась в меня ею.

— А она назвала меня лялечкой!

— Она и есть лялечка, раз все еще боится Скуби-Ду! — кричит Хлоя в ответ и снова утыкается в экран.

Это становится последней каплей, терпение Евы лопается, она хватает пульт и, не обращая внимания на протестующий крик дочери, выключает телевизор.

— Вы обе, быстро уберите здесь все! Прямо сейчас!

— Но это несправедливо, — начинает причитать Мэй. — Я вообще тут не виновата.

Ева ставит на место вазу с цветами, глядя, как стекают на ковер последние капли воды.