Дом убийств

Он снова увидел представшую ему тогда картину: женщина, молодая и хорошенькая, угрюмого вида рыжий мужчина, заложив руки за спину, меряет шагами кухню, старик в кресле перед очагом, под большим обеденным столом, хихикая, возятся двое мальчишек, в углу — высокие часы, а рядом, на полу — колыбель с плачущим младенцем…

Это было здесь, между четырьмя кипарисами, которые высоко над его головой шептали о дальнем странствии.

Он попятился за черту белого прямоугольника, как если бы по нечаянности ступил на чью-то могилу.

И тут он увидел колодец — белый под осенним солнцем, как тогда, в лунном свете. Мраморная облицовка блестела, словно была положена только вчера. Человек медленно приблизился к колодцу, продолжая видеть его таким, как ночью четверть века назад, когда молоденьким пареньком бежал отсюда, не разбирая дороги, а следом рокотало гневное дыхание Дюранс.

Внезапно порыв ветра взметнул перед ним столб сухих листьев. Они долго плясали в воздухе, образуя призрачный силуэт, потом осыпались на дно колодца. А в вышине кипарисы нашептывали какую-то позабытую историю…

Человек услышал треньканье колокольцев среди каменных дубов и направился туда. Под деревьями, немного выше по усыпанному желудями склону, старуха пасла нескольких коз. Она подняла голову и посмотрела в его сторону. Путник приблизился, снял шляпу.

— Скажите, когда-то здесь, кажется, был постоялый двор, Ля Бюрльер…

— Был, — подтвердила козья пастушка.

Она говорила, пришепетывая, как человек, у которого не хватает зубов.

— А вы не знаете… что с ним произошло? Тут был пожар?

— Нет, сударь. Преступление. Ужасное, омерзительное преступление, о котором местный люд помнит до сих пор. — Старуха прислонилась худой спиной к каменистому склону. — Пять человек, сударь! Здесь было зарезано пять человек!

Пять… Путешественник прикрыл глаза. Тогда, вне себя от ужаса, он не смог подсчитать, сколько мертвых тел было в комнате, только следил, не отрываясь, за ручейком, который бежал к нему, извиваясь, словно змея, перелился через край люка, с мягким, шлепающим звуком ударился о ступени, ведшие в подпол, обрызгал его башмаки и штаны… Кто поверил бы ему, с ног до головы измазанному этой кровью?

Тем временем пастушка рассказывала, как было обнаружено преступление, о погребении жертв, аресте виновных, судебном процессе — при переполненном зале, и, наконец, о гильотине, нож которой опускался трижды. А еще — о дрожи ужаса, преследующей суеверных жителей деревушки в ненастные вечера.

Он стиснул кулаки, защищаясь от этого потока слов, обрушивавшегося на него из черного беззубого рта. Десять раз он готов был перебить ее — и десять раз останавливался. Ему хотелось крикнуть: «Нет, вы ошибаетесь! Все было совсем не так! И эти трое преступников, казнью которых вы так гордитесь, — они были не виновны! Слышите: не виновны!»

Мысль об этих троих казненных, чьи кости, возможно, давным-давно истлели в общей могиле, потрясла его, привела в ужас: подумать только, ведь одного-единственного его слова было достаточно, чтоб их спасти! Но тогда это его голова скатилась бы под ножом гильотины. Потому что кто бы ему поверил?

— Вы, никак, побледнели, сударь? Да уж, историю, что я вам рассказала, приятной не назовешь. Но, к счастью, один все же уцелел — Господь, по доброте своей, сохранил ему жизнь. И, знаете, это все он сделал… — Концом своей клюки старуха ткнула в направлении пустыря между кипарисами. — Камня на камне не оставил, не хотел, чтоб ему напоминали!

Один уцелевший… Да как мог кто-то уцелеть во время этой бойни? Он помнит, как бежал тогда, оскользаясь в лужах крови, с вытаращенными от ужаса глазами, и видел только трупы. В памяти у него всплыла рука женщины, с растопыренными пальцами, которая все тянулась, тянулась — и бессильно упала. Один уцелевший…

— Да, — сказала старуха. — Это настоящее чудо! Может, они его не заметили. А может, отступились, считая, что смерть ангелочка накличет на них беду. Ему ведь было-то всего три недели от роду…

Три недели… Младенец, плакавший в колыбели под часами. Сегодня ему должно быть двадцать пять лет. Человек, которому он сможет наконец-то рассказать правду, облегчить свою душу…

— И он… жив сейчас? — спросил путешественник.

— Жив ли он? Черт возьми! Это здоровенный парень, ростом с каланчу. А уж красавчик! — Она хлопнула в ладоши и закатила глаза, будто призывая небо в свидетели правдивости своих слов.

— И… он живет в здешних краях?

Взгляд Триканот сделался подозрительным. Что-то внутри подсказывало ей не соваться в это дело. В Люре и так творится немало жутких вещей. А тут еще этот господин: черный костюм, черный галстук, креп на шляпе и лицо похоронное! Нередко, думала Триканот, беда возвещает о себе таким вот гонцом. Он напомнил ей черного человека, который во время войны в сопровождении двух жандармов разносил похоронки, крики за дверью — матерей, жен… Человек в трауре — дурная примета. Бедняга Серафен и так уже нахлебался, не стоит лишний раз бередить его раны!