Дом убийств

В этот вечер Серафен, частью ползком, частью согнувшись вдвое, подобрался к беседке, которая показалась ему местом, подходящим для засады. Она высилась перед ним в лунном свете, сплошь увитая ампелопсисом — изящный каприз праздного дворянчика прошлого века. Царившая внутри темнота была настолько густой, что Серафен на мгновение заколебался, стоит ли пытаться туда проникнуть. Он не знал, где находится в этот час хозяин Понтардье, а тот с равной вероятностью мог очутиться и здесь, поскольку проход мимо беседки составлял часть его обычного маршрута.

Наконец со всей мыслимой осторожностью Серафен скользнул в проход, каждый год старательно прорезаемый садовником, и сделал несколько шагов в темноте, направляясь к расположенному напротив проему, за которым шумели под ветром одичавшие розовые кусты.

Вдруг чья-то легкая рука легла сзади на его плечо. Серафен был готов к нападению, но не к ласке, и, охваченный паникой, попятился прочь от ощупывавшей его руки. Он подался назад так резко, что наткнулся на какое-то препятствие, потерял равновесие и в следующее мгновение оказался сидящим на скамье.

Ветер перебирал густую листву ампелопсиса, и звук этот отозвался в мозгу Серафена назойливым щелканьем кастаньет.

— Кто здесь? — прошептал он.

— А кто это, по-вашему, должен быть? — раздался у него над ухом насмешливый голос Шармен. — Неужели вы успели позабыть меня за такой короткий срок?

— Тут слишком темно…

— Да. Но я всегда пользуюсь одними и теми же духами.

— Ветер уносит запах, — пробормотал Серафен.

— Ветер уносит все. Кроме нас. Почему вы не решились войти? Я искала вас повсюду…

— Искали меня? — переспросил Серафен, чтобы выиграть время.

— Ну, да. По всему парку. Мне показалось, будто я вижу в лунном свете ваш силуэт. Я даже окликнула вас. Но… должно быть, ветер помешал.

— Это был не я, — сказал Серафен. И едва не добавил: «Меня бы вы не увидели». — Вероятно, это ваш отец… или брат, — пробормотал он поспешно.

— Нет, — после минутного раздумья возразила Шармен. — Впрочем, это не имеет значения, раз вы здесь. Но… если мой аромат вас не возбуждает, значит, я от вас слишком далеко.

У Серафена не достало сообразительности встать во время этого разговора, и теперь он почувствовал, как она скользнула к нему на колени, ее руки обвились вокруг него, а груди прижались к его груди, обнаженной под расстегнутой рубашкой.

От этого прикосновения он мгновенно окаменел, живое тепло отхлынуло куда-то в глубины его существа. Сжав кулаки и стиснув зубы, он пытался противостоять видению, притаившемуся в извилинах его мозга. Вот сейчас горячие груди Шармен заменятся другими, с застывшими на сосках каплями молока, чья холодная сумрачная округлость уже начала вырисовываться в темноте. Он извивался, как червь, в цепких объятиях Шармен, зная, что кошмар развеется, как только его оставит желание.

— Увидеть вас… — выдавил он хрипло.

Шармен проворно вскочила на ноги.

— Ах, это верно! Увидеть меня… Так вы действительно хотели бы меня видеть? Я тоже хочу видеть вас… смотреть на вас… Идемте! — И, не выпуская его запястья, которое она сжимала, точно в тисках, Шармен заставила его войти в дом и переступить порог ее комнаты. — Подождите! — попросила она.

Здесь было темно и тоже хозяйничал ветер, издавая тревожный, мяукающий звук, доносившийся через открытый дымоход холодного камина. Шармен зажгла свет, и Серафен машинально повернулся к лампе. Это была стеклянная статуэтка, изображавшая стоящую на коленях обнаженную девушку, осененная абажуром цвета бедра испуганной нимфы. Она стояла на фортепиано. Серафен увидел также бюро-секретер, высокую кровать из орехового дерева — такие обычно дарят супругам на свадьбу, приоткрытую дверцу шифоньера, полного всяких предметов женского туалета, книги, разбросанные на ковре перед камином, в котором бесчинствовал ветер, тут же валялись подушки, свидетельствуя о том, что здесь часто проводили время, растянувшись прямо на полу… И над всем этим реял аромат духов, волнующий, призывный. Еще никогда слово «счастье» не было для Серафена таким материальным, осязаемым. Но прежде всего он оказался один на один с сознанием чудовищной истины, которую не мог ни с кем разделить. В самом деле, не мог же он сказать ей: «Моя мать, как и вы, хочет заниматься со мной любовью. Моя мать, умершая двадцать пять лет назад, зарезанная вашим отцом! Вот почему она стоит между нами и мешает мне приблизиться к вам. Вот почему она проскальзывает на ваше место. Вы хотите знать правду? Вот она!» Потому что он искренне верил, что такова и была правда.

Между тем Шармен следила за его затравленным, мечущимся по комнате взглядом, который он останавливал на каждом предмете — кроме нее. Тайна, которую она почуяла в нем с первого мгновения их встречи, все больше разжигала ее любопытство.