Дом убийств

Впрочем, были девушки, которые на танцы не ходили. Прежде всего те, чьи отцы или братья погибли на фронте, и кто в течение нескольких лет должен был соблюдать траур. И еще другие, родители которых пытались вырыть как можно более глубокий ров между своими дочерьми и простыми смертными.

В то время титул Королевы Красоты между Пейрюи и Люром делили Роз Сепюлькр и Мари Дормэр.

Роз ослепляла вас заново при каждой встрече, даже если вы были знакомы с ней давным-давно. Люди оборачивались и, затаив дыхание, глядели ей вслед, когда она проходила мимо, с порочной наивностью покачивая бедрами.

Ее отец, Дидон Сепюлькр, чье дело процветало, пользовался известностью в округе, а потому рассчитывал достойно пристроить двух своих дочерей. К тому же он заметно расширил свои владения за счет прикупленных им лучших земель Монжей, когда эта семья в полном составе оказалась вычеркнута из списка живых.

Не будучи суеверным, он охотно приобрел бы и саму усадьбу — буквально за бесценок — когда б его жена решительно не воспротивилась. «Если ты подцепишь Ля Бюрльер, — заявила она мужу, — будешь жить в одиночестве, потому что я туда ни ногой! Жирарда, верно, еще бродит там по ночам и, — добавляла женщина с дрожью в голосе, — ищет своего младенца, чтобы дать ему грудь…»

Теперь, когда закончилась война, Дидон Сепюлькр начал беспокоиться, подсчитывая мало-мальски приличных молодых людей, еще остававшихся свободными, и при известии о каждом новом браке со все более озабоченным видом мял между большим и указательным пальцем свою нижнюю губу. Тем паче, что сторожить Роз становилось все труднее. Она выскальзывала у него из рук, словно мокрое мыло. С тех пор как мать подарила ей велосипед, купленный на деньги, вырученные от продажи сыра, Роз гоняла на нем целыми днями, так что приходилось рассчитывать единственно на ее благоразумие. При этом у нее уходило два часа, чтобы съездить за хлебом в Люр, а на выполнение пустякового поручения бабушки, жившей в Пейрюи, потребовалось и вовсе полдня.

Мари Дормэр была не так красива, но этот недостаток восполняло бьющее через край здоровье — Мари являла собой счастливое исключение в семействе Дормэр. Ее отец, Селеста, был черным, точно сарацин, худым и сухощавым, с глазами разного цвета и запавшими щеками. Можно лишь удивляться, как этот тщедушный человечек ухитряется вымесить своими тощими руками теста на целую печь — больше, чем весил сам. Его жена, Клоринда Дормэр — в противоположность мужу длинная и белесая, будто лук порей, — отличалась непомерно большими ногами, которые при ходьбе ставила носками внутрь, ноги эти никак не желали умещаться под прилавком булочной, и она вечно спотыкалась обо все корзины. Кроме того, всякий раз, когда мадам Дормэр случалось взглянуть на свое отражение в зеркале, висевшем в комнатке позади лавки, она восклицала: «Вот уж горе-злосчастье!», потому что ее щеки и подбородок были изрыты оспой. Зато соседи не могли ею нахвалиться. «Добрая, как хлеб», — говорили они.

Мари и Роз роднила общая черта — обе девушки не боялись никого и ничего. А очень скоро им должно было понадобиться все их мужество.

Через несколько дней после смерти папаши Бюрля Серафен возвращался домой глухой ночью. Как и все в этих местах, он не запирал свою дверь на ключ и, пройдя на кухню, обнаружил, что кто-то его поджидает: на фоне окна, освещенного снаружи установленным на площади фонарем, вырисовывался чей-то темный силуэт. В следующее мгновение Серафен услышал легкое шуршанье платья, развевавшегося от быстрых шагов, и навстречу ему из мрака скользнула девушка. Она подошла так близко, что при каждом вздохе ее маленькие острые груди почти касались нижнего края его ребер. Пряный запах цветущего шиповника исходил от нее, и Серафен различил белеющее в полутьме, обращенное к нему лицо, несмотря на то, что девушка стояла против света.

— Не зажигай! — шепнула она. — Меня могут увидеть снаружи… Рассказать моему отцу…

— Нет, — проговорил Серафен.

— О! Я — Роз Сепюлькр. Ты говоришь «Нет!» сейчас, но погоди!

Он почувствовал, что она положила ладонь ему на пояс, и рука ее медленно скользнула вниз. Она принялась ласкать его сквозь ткань. Серафен услышал ее шепот:

— Ты увидишь… Увидишь… — во влажном бормотанье ее губ был долго сдерживаемый порыв, жадное стремление к тому, что он мог ей дать.

— Нет, — вполголоса повторил Серафен.

Роз быстро отдернула ладонь.

— Что значит — нет? Почему ты это все время повторяешь?

— Нет — значит нет.

Охваченная внезапной яростью, она ударила его кулачками в грудь и оттолкнула к стене.

— Дай мне пройти!

Роз вихрем слетела по лестнице, Серафен слышал, как она с силой рванула входную дверь и опрометью выскочила на улицу.

Он отворил окно и облокотился о подоконник. Однако напрасно мирное журчанье реки пыталось унять овладевшую им тоску. После рассказа Бюрля единственным звуком, непрестанно раздававшимся в ушах Серафена, было бульканье крови, вытекавшей из перерезанной артерии.