Некоторое время эта несочетаемая пара играла молча; впрочем, тишину соблюдали только они двое, в то время как над многолюдной компанией посетителей стоял гул голосов, то и дело прерываемый веселой шуточкой мистера Айвза или ехидным замечанием Оливера. Но вот сквайр вновь принялся вопрошать собеседника о метафизических материях.
– Викарий, а вы никогда не замечали, сколь многие блестящие гении в истории мира – наши великие умы от искусства, литературы, музыки, естествознания и математики, ну и тому подобное – в личной жизни были сущими чудовищами?
– Безусловно, случалось и такое; мне и самому приходилось читать о подобных вещах. Да, в некоторой степени я с вами согласен, – произнес викарий, потирая подбородок.
– Этот вопрос вечно ставит меня в тупик. Гиганты творческой мысли, люди недюжинных талантов – и при этом сущие чудовища, способные черт-те что натворить из чистого эгоизма и потворства собственным прихотям. Любопытно, викарий, а нельзя ли из этого сделать определенные выводы о
Викарий протестующе передернулся. Как прикажете отвечать на этот вызов из уст сквайра, на эту очередную перчатку, брошенную к его клерикальным ногам?
– Марк, смилуйся, ты бедного мистера Скаттергуда совсем смутил, – промолвил Оливер. Он знал, как любит его друг задирать и поддразнивать достойного священника в интеллектуальных поединках такого рода, но право же – всему есть пределы! – В опровержение твоих слов позволь мне, Марк, сослаться на нашего родного Шекспира, человека смиренного и кроткого. Вот уж никакое не чудовище, будь то в личной жизни или в общественной, если верить современникам!
– И все-таки как же насчет пассажиров той злосчастной кареты на горной дороге, что рухнули с обрыва и утонули в море? – нимало не смутившись, настаивал сквайр. – Не самая приятная смерть, согласитесь, хотя и довольно быстрая.
– И как насчет той девушки, что утонула в Одиноком озере? – вопросила Черри Айвз, как раз случившаяся поблизости. – Как насчет той деревенской простушки, что утопилась из-за любви к молодому джентльмену, некоему Чарльзу Кэмплемэну?
– Это еще что такое? – насторожил уши Оливер. – К мистеру Чарльзу Кэмплемэну из Скайлингден-холла?
Мистер Ним Айвз беспокойно забегал глазами туда-сюда; те, кто стоял рядом и слышал слова Черри, последовали его примеру. Старики, старожилы деревни, встревоженно переглянулись; особенно же запаниковал трактирщик, до сих пор понятия не имевший, что его дочери эта история отлично известна. Он нахмурился, суетливо расправил фартук.
– А я ведь про нее напрочь позабыл, – лениво протянул сквайр. – В ту пору я совсем мальчишкой был, Нолл, почти ничего и не помню, кроме того, что скандал вышел жуткий. Вы, конечно же, имеете в виду тот случай самоубийства, когда тело так и не нашли?
– Именно, – кивнула Черри.
– Удивляюсь я, что ты об этом знаешь, Черри, милочка, – промолвил мистер Айвз, и в голосе его отчетливо прозвучали непривычные предостерегающие интонации. – По правде говоря, для местных жителей воспоминания эти – не из приятных. Скверное было времечко. Да, сэры, скверное, полагаю, тут мне никто не возразит. Вот уж более двух десятков лет речей о нем не вели и к нему не возвращались.
– Оно и к лучшему, Ним Айвз, – возвестил один из седовласых старожилов.
– Самоубийство – в Шильстон-Апкоте? – промолвил Оливер, обводя комнату ясным взглядом. – И кто бы мог предположить?
– А что потом сталось с мистером Чарльзом Кэмплемэном? – полюбопытствовала Черри. Со времен того вечера, когда она случайно подслушала эту историю в «Гербе», дочку трактирщика неодолимо влекла тайна деревенской девушки, что покончила с собою из-за любви; влекла вопреки ее воле, что бы уж там Черри ни утверждала в вафельной мисс Кримп насчет пагубной женской слабости.
Откликнувшись на ее призыв, к группе приблизился мистер Томас Доггер, сей ревностный служитель закона – плечи расправлены, осанка безупречно прямая, нос длинный и острый, глазки масляно поблескивают от обильных возлияний, – и, приосанившись с видом весьма авторитетным, как и подобает умудренному законнику, привыкшему к уважению простецов, облагодетельствовал мир заявлением.
– Мистер Чарльз Кэмплемэн, – торжественно провозгласил поверенный, – навлек на себя позор и бесчестье, чего никоим образом не заслуживал, и под давлением общественного мнения вынужден был покинуть деревню; а его домашние – и в их числе недужный отец, на тот момент – владелец Скайлингдена, – поручили свой домицилий, доходы с земли и все личное движимое имущество заботам Господа и природы