Дом в глухом лесу

Всмотревшись в отверстие, сквайр обнаружил, что тьма шахты словно развеялась, сменилась фосфоресцирующим светом. Это не просто пустой колодец с голыми черными стенами, это не чернильно-черная бездна; там теснятся фантомы – без числа зыбких, призрачных форм, и все они мелькают в нескончаемой круговерти, точно подхваченные вихрем, вращаются, колеблются, парят…

А голоса между тем окончательно расхрабрились – они звали, приглашали, настойчиво манили вниз.

– Нас много. Мы – выход из тупика. Приди к нам, приди!

– Откажись от своих лживых доктрин!

– Отрекись от своего ложного божества!

– Отрекись от его мошенничества и жестокости!

– Мы – твои друзья!

– Мы – истинный путь; все прочее – кощунство!

– Мы – вечны!

– Мы – истина и милосердие!

– Спасайся, пока не поздно!

– Приди к нам – и обретешь жизнь вечную!

– Отринь нас – и умри!

А затем над общим хором возвысился один-единственный голос:

– Это ты, Марк?

Слова произвели должный эффект. Сквайр отпрянул, на мгновение покачнувшись, точно от удара. Истина, которую он уже заподозрил, по всей видимости, подтвердилась: его отец и впрямь отыскал колодец, спустился вниз – и так и не вернулся. И тут Марка осенило, отчего местные поселяне, в старину атаковавшие аббатство, никого внутри не обнаружили, хотя никто из монахов здания не покидал. Теперь сквайр знал, куда подевались Озерные братья.

Марк проверил, надежно ли привязана веревка к железным кольцам. Он твердо решил, что спустится на дно колодца и попытается вызволить отца. Не приходилось сомневаться, что девятый сквайр Далройдский жив – он где-то там, в круговерти призрачных огней; более того, очевидно, что это отцовская рука легла ему на сапог в прошлый раз и попыталась удержать его.

Сквайр понимал: спустившись вниз, он может и не вернуться точно так же, как не вернулся отец. Понимал он и то, что, возможно, сойдет с ума; так что даже если он и преуспеет, то в итоге уподобится одному из полоумных монахов, сбежавших из аббатства, а то, пожалуй, и мистеру Чарльзу Кэмплемэну. А что можно сказать о душевном здравии его отца – сейчас, после двадцати восьми лет, проведенных на дне колодца?

Или каких-то жалких двадцати восьми секунд? И все равно десятый сквайр Далройдский и последний из талботширских Тренчей упрямо отказывался признавать, что не в силах справиться с ситуацией. Он твердо вознамерился исполнить свой замысел: он отлично собою владеет, он не позволит увлечь себя ни призрачным голосам, ни размышлениям о вечности. Перед его внутренним взором вновь воскресло счастливое воспоминание о том ясном утре на Далройдской пристани и весело насвистывающем беспечном джентльмене с нафабренными усами, в потертой широкополой фетровой шляпе – и Марк еще более укрепился в своем намерении. Или, может быть, его побуждало неосознанное чувство вины? Или ностальгическая тоска по отцу, которого он почти не знал? Или просто сочувствие к несправедливо пострадавшему человеку?

Что бы ни двигало ныне сквайром, ничто уже не могло отвратить его от цели: он немедленно спустится к отцу и все уладит – уладит любой ценой.

Марк протиснулся в отверстие и начал спускаться. Голоса звучали у него в ушах и повсюду вокруг. В воздухе кружили светящиеся призраки, от них веяло холодом – туманная изморозь оседала на коже. Ощущение было такое, точно погружаешься в облако. Как там говорил Чарльз Кэмплемэн? Облако голосов?

Сквайр уперся ногой в верхнюю металлическую перекладину. Выпустил из рук веревку, схватился за лестницу и проворно заскользил дальше. Очень скоро он услышал отцовский голос – где-то совсем рядом. Однако Марк уже почуял неладное: он слышал голос Ральфа Тренча, но присутствия его не ощущал. А в самом голосе, в неуловимых перепадах интонации ничто не напоминало ему о беззаботном и веселом джентльмене из сна. Не улавливалось в нем ни толики отцовского добродушия, ни его теплой сердечности, ни остроумия; один лишь голос – и только. Более того, теперь, когда Марк расслышал его вблизи, со всей отчетливостью, он поневоле задумался: а Ральфа Тренча ли это голос?

Что, если это и впрямь иллюзия, смертельный яд, как выразился Оливер? Не голос отца, а скорее то, каким отцовский голос ему запомнился? В облаке призрачных форм, кружащемся вокруг Марка, звучали и другие голоса – уговаривая, улещая, заклиная, искушая… Откуда бы им знать о заветных мгновениях из его детства, об эпизодах, связанных с отцом и известных только в кругу семьи?

Ледяной холод пробрал Марка до самых корней несуществующих волос: незримая рука легла на его лодыжку и обхватила ботинок, в точности как в предыдущий раз, норовя сдернуть вниз. Еще одна рука уцепилась за вторую лодыжку, еще одна – за ногу, еще одна – за плечо, и за локоть, и за шею; в нездешнем фосфоресцирующем свете сквайр отчаянно пытался удержаться на перекладинах лестницы.

– Нас много! Присоединяйся к нам!

– Отринь ложные доктрины!

– Здесь – твоя надежда!

– Здесь – твоя единственная надежда!