Дом, в котором…

Горбач с Македонским заморгали. Горбач опять пробубнил что-то о том, что боялся навредить.

Я начал потихоньку одеваться.

– Куда? – изумился Табаки.

– Съезжу прогуляюсь.

– Куда ты прогуляешься? В коридорах темно!

Я про это совсем забыл, но сказал, что возьму фонарик.

– Нельзя. Там сейчас активизировались маньяки и лица, страдающие раздвоением личности. Фонарик привлечет к тебе их внимание.

Я огляделся.

– А где Лорд?

Он-то как раз где-то там, – кивнул Табаки. – Но он среди своих, а тебе там делать нечего.

Я не стал уточнять, что он имеет в виду под «своими».

– А Сфинкс?

– Сфинкс пасет Толстого. В туалете. Чтобы ребенок не нервничал.

Горбач и Лэри, посовещавшись, начали швырять под кровать пустые бутылки. Потный, нездорового вида Черный спросил со своей кровати, дадут ли ему умереть спокойно.

– Со двора припераются, – чирикал Табаки. – Как дело к зиме – так и лезут в Дом. А кошки – те позже приходят. Гуляют до последнего. Вот и получается несостыковка.

Несчастная крыса, не вынеся бутылочной атаки, выбежала на середину комнаты и присела столбиком перед распахнутой дверью. Она явно потеряла всякое соображение, потому что даже не попыталась выскочить.

Лэри набросил на нее половую тряпку. Горбач с ревом ринулся на образовавшийся холмик, схватил его и вышвырнул в коридор. Потом пинком захлопнул дверь, рассыпав подпиравшие ее книги.

– Класс! – заорал Лэри и бросился его обнимать.

– Ну вот, – сказал Табаки удовлетворенно. – Видишь, как все быстро закончилось?

Про себя я порадовался, что не мне собирать с пола пустые бутылки. И что крыса осталась в живых.

– Как вы думаете, она не пострадала из-за того, что я ее вот так швырнул? – спросил Горбач.

– Да ладно, в тряпке летела, что ей сделается? – отозвался Лэри, которого самочувствие крысы мало беспокоило.

Табаки заверил Горбача, что крыса была абсолютно счастлива и в полете, и по приземлении. Черный опять поинтересовался, дадут ли ему упокоиться с миром.

И тут вошел Слепой с тряпкой из-под крысы в руках.

– Совсем спятили? – спросил он.

– В тебя попало? – замирая от восторга, уточнил Табаки.

– Попало.

– И ты удивился?

– Мы оба удивились.

Слепой отшвырнул тряпку и плюхнулся на кровать. Он был босой и взъерошенный, свитер повязан на шее узлом, на ногах – налипшие опилки, пальцы вымазаны сажей, и еще от него странно пахло. Сыростью и как будто травой. А вокруг губ чернела полоска грязи. Я подумал, что он пришел из очень необычного места. Похожего на то, где добываются скорлупки от яиц василисков. Еще я попробовал угадать, к какой из категорий Шакала его можно причислить – к маньякам или к страдающим раздвоением личности? В этом вопросе я так и не определился.

Потом вернулся Сфинкс с повисшим на спине Толстым. Сел рядом со Слепым и уставился на него. Сказал:

– Вытри пасть. Ты что, землю ел?

– Не землю, – безмятежно отозвался Слепой, утираясь рукавом.

Я решил, что он, наверное, все же маньяк.

Толстый, съехав со Сфинкса, подкатился ко мне и начал дергать за пуговицы пижамы, пытаясь их оторвать. Македонский заваривал чай.

– Светает, – сказал Горбач. – Может, поспим немного?

Поспать не удалось. Через полчаса после Слепого вернулся Лорд. Рассветный эльф, обмотанный эластичным бинтом. В чужом берете, с какой-то побрякушкой на шее и еще более пьяный, чем пару часов назад. Выгрузил из карманов мятые купюры и поругался со мной, потому что моя нога каким-то образом оказалась под его подушкой. Он наговорил много обидного про мои ноги, демонстративно сменил наволочку и опять смотался.

Когда он уехал, я наконец сообразил, что за новое украшение болталось у него на шее. Это был зуб Черного на серебряной цепочке.

А следующую ночь я провел в изоляторе. В маленькой комнате, сплошь обитой губкой. Сверху губку обтягивал веселенький желтый ситец в цветочек. Еще здесь имелся наполовину утопленный в стене унитаз, замаскированный под мусорное ведро с откидывающейся крышкой. Тоже обитый губкой и веселеньким ситцем. И матовый плафон на потолке. Больше не было ничего. Идеальное помещение для размышлений и сна. Мне не мешало бы отсиживаться здесь раз в неделю все первые полгода пребывания в Доме. Только тогда я не знал, что это так приятно. Жители Дома давно прибрали к рукам этот курорт, и попасть сюда можно было только двумя способами. В наказание за какой-нибудь проступок или выклянчив такую возможность в Могильнике. О втором варианте я не знал. Тем более не представлял, что пребывание в Клетке можно кому-то передарить, как это сделал Табаки.

Медицинский осмотр для одной половины обитателей Дома был еженедельным, для другой – ежемесячным. Когда я жил с Фазанами, была еще категория «А» – те, кого осматривали каждый день. У Фазанов таких было шестеро, а остальные мечтали к ним присоединиться. Категория «А» давала поблажки в режиме, право на дневной сон и особое меню с диетическими салатами и витаминизированными напитками. К медицинским осмотрам готовились очень тщательно, записывая свои жалобы в специальные блокноты. В своем разграфленном на дни и часы блокноте я рисовал карикатуры, так что его у меня отобрали.