Дом в переулке

Мы слушали эти слова, как слушают самую прекрасную музыку. Я обернулась к бабушке, и она поняла меня.

— Я готова слушать Левитана целые сутки, — сказала она. — А ты?

Я хотела ответить ей, что тоже, конечно, как же иначе… Но внезапно горло моё словно сжала чья-то невидимая рука, и слёзы полились из глаз. В этот миг я представила себе папу и маму: вдруг они там, совсем близко от нас, вместе с нашими воинами — защитниками Москвы?

Глядя на меня, бабушка тоже заплакала, и мы долго плакали, обнявшись, не зажигая света, потому что я забыла задёрнуть маскировочные шторы, и потом вообще было как-то отрадно сидеть рядышком, глядя в тёмно-синее, уже по-ночному отяжелевшее небо, в котором привычно повис грузный аэростат…

Мы не выключали радио, и ровно в шесть часов утра снова раздался ставший самым близким и любимым голос Юрия Левитана:

— «Наши войска после ожесточённых боёв освободили…»

О, какое счастье было слушать его и представлять себе наши заснеженные города и деревни, из которых навсегда, на веки вечные прогнали фашистов!..

— Лежи, — сказала бабушка. — Сегодня — праздник, а поэтому я разрешаю тебе полежать подольше…

И мне и бабушке всё равно надо было во вторую смену, и я с удовольствием подчинилась ей.

Она принесла из коридора три полена берёзовых дров. Мы бережно расходовали дрова в ту холодную, ледяную зиму. Старались не топить каждый день. Но тут бабушка расщедрилась, запихнула все три полена в нашу железную печку-времянку, и вскоре весёлый огонь забушевал на дверце, железные бока празднично заалели, в комнате стало тепло, уютно… Совсем как до войны…

Я представила себе, как раненые в госпитале тоже слушают Левитана и тоже радуются, так же, как и мы…

— Сейчас сбегаю в госпиталь, — сказала я бабушке. — Погляжу на своих…

СЕМЬЯ

Незадолго до Нового года пришла я вечером в свою палату и увидела: на кровати Белова сидит женщина, немолодая, примерно такого же возраста, что и он. А возле окна стоит девочка, наверное, моя ровесница, поразительно похожая на Белова.

Когда я вошла в палату, Белов сказал:

— А, это ты…

И замолчал, как бы оборвав себя. Он показался мне каким- то ошеломлённым, что ли. Женщина — я поняла, что это его жена — смотрела на меня молча, сдвинув брови, сложив на груди руки.

Сизокрылов встал со своей койки, кивнул мне:

— Поди-ка сюда на минутку…

Мы вышли из палаты в коридор. Он приблизил губы к самому моему уху:

— Что тут было, если бы ты знала!

— А что? — спросила я.

— Вдруг гляжу, входят эти обе, его жена, стало быть, и дочка, а он до того удивился, до сих пор прийти в себя не может.

— Что, никак не узнаёт? — спросила я.

Сизокрылов махнул рукой.

— Какое там! Они к нему подошли, а он говорит: «Зачем вы здесь? Да на что я вам?..»

Не дослушав его, я вернулась в палату.

Жена Белова обернулась ко мне.

— Это кто писал письмо? — спросила. — Никак, ты?

— Да, — ответила я. — Я писала, а он диктовал. — В ту же секунду я почувствовала, как всё моё лицо, до самых ушей, заливает горячий румянец.

Она медленно покачала головой.

— Вот ведь какое дело получается… Мы с Нюрой приехали, а хозяин наш вроде бы и признавать нас не желает…

— Почему не желает? — тихо спросил Белов. Мне показалось, что он избегает смотреть на жену, чтобы не встретиться с ней взглядом.

Потом, словно нехотя, всё-таки взглянул на неё.

— Как Андрюша, здоровый?

— Здоровый, — ответила жена, — чего ему сделается…

Моя тёзка подошла ко мне.

— Ты, значит, ходишь в госпиталь, помогаешь раненым?

Голос у неё, как ни странно, поразительно походил на голос отца, такой же густой, и слова она произносила, как и он, отчётливо, как бы проверяя их на слух.

Вошёл доктор Аркадий Петрович, удивлённо поднял брови.

— Что, Белов? Никак, поздравить можно? С семьёй свиделся?

— С семьёй, — ответила за Белова жена. — С кем же ещё!

— Ну и ладно, — сказал Аркадий Петрович. — Тогда я попозже зайду…

И тихо прикрыл за собой дверь.

— Неужели это доктор? — спросила Нюра.

— А что? — встрепенулся Белов. — Разве не похож на доктора?

— Какой-то такой, невидный из себя, тощенький…

Белов хотел было что-то сказать, но за него ответил Сизокрылов, который вслед за Аркадием Петровичем вошёл в палату.

— Ну и что с того, что тощенький? Он, дочка, знаешь, какой доктор? Всем докторам нос утрёт, такого мастера на всём свете поискать — не найдёшь…

Как бы поняв, что именно о нём идёт речь, Аркадий Петрович вновь появился в дверях палаты.

— Так как же, Белов, будешь выписываться?

Меня поразил взгляд Белова — не то вопросительный, не то умоляющий. Он молча смотрел на жену и на дочь, уже не боясь встретиться с ними взглядом.

Жена не замедлила ответить:

— А как же! Неужто здесь на веки вечные останется?

— Хорошо, — произнёс Аркадий Петрович, — стало быть, приступим к оформлению…

АННА

Белов приподнялся на постели.

— Постой, как же это так всё вышло?

— Что вышло? — спросила жена.

Не отвечая ей, он посмотрел на меня.

— Вроде ты письмо писала? Верно ведь, ты?

— Да, я.

— Постой, — снова повторил Белов, повернулся к жене: — Ты моё письмо получила?

— Ну, а как же, Вася? — удивилась жена. — Как же иначе мы бы приехали, как ты думаешь?