Дом в Порубежье

А потом мы ели и пили, счастье и великое спокойствие овладели нами; казалось, что мы покоились среди мира и полного довольства. И я думал тогда о той красоте, которую мы оба даровали друг другу. В той жизни мне ни разу не приходилось целовать какую-нибудь Деву, Наани была у меня первой, как и я у нее. Она сторонилась мужчин, казавшихся ей чужими, но мы настолько подходили друг другу, что души наши как бы дополняли друг друга, не зная тайных уколов, которые могли бы разделить наши сердца.

И истинно, я вспомнил о своей недавней ревности; нетрудно было видеть, что она никогда не отдавала себя другому и не могла легко сдаться, ведь душа ее принадлежала мне целую вечность. Возможно, так будет когда-нибудь со всеми людьми. Только с нами произошло великое чудо; мы встретились рано, познали предельную боль разлуки и встретились снова – у конца Времен.

С великой жалостью обращаю я мысль к тем, кто не встретил возлюбленного или возлюбленной. Быть может, они не хранили себя для Любимого или Любимой, а легкомысленно проматывали сокровища, предназначенные для Единственного; не знающим любви не понять той Святой Славы, которую обретает тот, кто приходит к Возлюбленной и говорит: возьми все твое, что я сберег для тебя. Тогда Возлюбленная принимает дар и помнит о нем. Но особенная скорбь ждет легкомысленных, не ждавших Возлюбленную; им суждено сожалеть о том, что они не сохранили святую долю, положенную Любви; сожалеть и стенать: если бы мы знали, если бы мы только знали. Но и эту боль ждет конец, если им суждено встретить истинную Любовь. Такова власть, дарованная Любви, придающей всему сладость и величие, пламенем своим сожигающей все ничтожное, и если все в мире встретят Возлюбленного, сгинет легкомыслие и останутся только Радость и Благородство, не знающие конца.

Есть одна тонкость, которую я, быть может, не достаточно продумал; насколько мне известно, ошибавшихся, но ставших на верный путь ждет большее величие за перенесенную боль; и пусть это ободрит вас, знающих, какие ужасы мне пришлось пережить. Боль свидетельствует о развитии и разрушении, а любовь преобразует человека в тем большей степени, чем больше он нуждается в этом… а сильная боль и преобразует сильнее.

Итак, я не хочу, чтобы вы полагали, что Возлюбленный уже пришел, храните же себя и умножайте, чтобы встретить Любимого в Ваш день, чтобы выразить свою любовь во всей подобающей красе и счастье; тогда вам удастся избегать горшей боли. Но хватит слов. Воистину, когда придет ваш собственный день, вы сами поймете меня во всей простоте Истины, а пока я хочу лишь предостеречь вас и попросить позаботиться о себе ради будущего счастья. Если же вы не хотите прислушиваться ко мне… что ж, поймете потом.

Так думал я, лежа возле Наани, и поняв, что проявляю излишнюю серьезность, решил покориться тому предельному счастью, которое осенило нас в той Стране Морей.

И о! когда мы покончили с едой и питьем, Дева помогла мне сесть, подперев мою спину иссохшим древесным стволом, который ей нетрудно было пододвинуть ко мне. И Наани села возле меня, и рука моя естественным образом обвила ее талию. Дева сияла от счастья, а в сердце моем пела нежность. Подхватив рукой ее пышные волосы, я рассыпал их по своему плечу… мы смеялись, как двое детей, ибо такими сделала нас любовь, и наши руки соединились под покровом ее волос.

Весь день мы провели на удивление счастливо, кроме недолгого мгновения, когда на берегу появились Горбатые – как раз на той плоской скале, где разразилась схватка; чем они там занимались, мы не разглядели; однако в конце концов они убрались восвояси, явно не заметив нас, после чего мы их уже не видели и целиком погрузились в счастье.

На десятый день, я настолько поздоровел, что сумел пройтись по острову, Наани сопутствовала мне, заставляя отдыхать после недолгих прогулок.

После Наани принесла мне панцирь, который успела почистить до блеска, впрочем, металл был покрыт вмятинами и разрывами, и там, где чудовищная сила Горбачей позволила им пронзить броню своими острыми камнями, во все стороны торчали зазубрины.

Я не знал, смогу ли снова надеть панцирь. Удивительно прочный доспех сохранил мне жизнь в столь жуткой схватке, и нельзя было исключить, что он еще раз спасет мне жизнь; нужно было лишь выпрямить металл и разогнуть зазубрины, способные ранить меня.

Мы вместе подумали, а потом взяли то полено, которое Дева подкладывала мне под спину, и сделали его наковальней, окатанные камни послужили молотами, весь тот день мы – не без передышки – трудились над панцирем и постепенно вернули ему форму, а зазубрины сгладили так, что в конце концов я мог уже надеть свой доспех.

В одиннадцатый раз проснувшись на острове – наутро, как принято у нас говорить, – мы с Девой долго обсуждали дальнейший путь. Я еще не вернул себе прежние силы, однако нам следовало уходить, и я естественным образом опасался, что мы можем встретиться с опасностью и я не сумею с ней справиться.