Дом в Вечерних песках

А кровищи! Сколько же ее выплеснулось! Аж до потолка добила, оставив размашистые витиеватые узоры на стенах и окнах. Видимо, на полу разлилась большая лужа, раз его пришлось засыпать песком и накрыть мешковиной, чтобы по коридору можно было пройти.

Октавия прислонилась к переборке. Ей предложили чаю, но она отказалась. Железнодорожники обсуждали практические вопросы, сойдясь во мнении, что полицию следует вызывать лишь после того, когда они смогут предъявить все тело целиком. Да, а то бог весть что подумают, согласился мистер Даунз. Другой проводник заметил, что головной конторе это не понравится.

Головной конторе, повторил он, пока его каламбур не оценили. Шутника отправили в помощь группе поиска. Даже машиниста, сказали им, выгнали на пути, а кочегар обследует насыпь вдоль и поперек.

Встал вопрос о том, что нужно установить личность. Чистейший абсурд, подумала Октавия. И так ведь ясно, что это мистер Браун. Он вышел из купе и не вернулся. А на трупе те же вещи, что были на нем – унылый серо-коричневый костюм и грубые башмаки, теперь повернутые вверх под его изуродованным телом, – ни с какими другими не спутаешь. Но Эльфу почему-то не терпелось взглянуть на документы. Он опустился на корточки и, стараясь не сходить с мешковины, обыскал карманы трупа, до которых сумел дотянуться.

Наконец он выпрямился, держа в руках небольшой пакет с какими-то бумагами. Хмурясь, просмотрел их.

– Не все вещи на месте, – заявил он, обращаясь к юному проводнику. – Его уже кто-то обыскивал?

– Обыскивал? Нет, сэр. Нам было велено ничего не трогать до прибытия констеблей.

В этот момент с путей в вагон залез еще один железнодорожник в униформе. Отбивая ногами дробь, чтобы согреться, от возбуждения он выдохнул большое облако пара. Рослый, плотного телосложения, с седеющими бакенбардами до середины щек, он окинул взглядом место происшествия и сурово спросил у молодого проводника:

– Что тут происходит, Парриш? Почему эти двое здесь роются? Ты-то куда смотришь?

– Сэр, я попросил бы вас не забывать о приличиях, – сказал Эльф, поворачиваясь к нему лицом. – Я – Чарльз Эльфинстон, состою на службе в Министерстве внутренних дел Ее Величества. Этот человек был моим товарищем. Мы выполняли задачу государственной важности. Задачу государственной важности конфиденциального характера.

Проводник постарше, прищурившись, смерил его оценивающим взглядом.

– Так-так, – произнес он. – Все это, конечно, хорошо, сэр, то, что вы говорите. Но почему мы должны вам верить? Машинист намерен вызвать полицию, как только… как только будет найдена пропажа.

– Документы?

Проводник посмотрел на него c сочувствием и раздражением, затем глянул на Октавию.

– Я говорю про пропавшую голову, сэр… прошу прощения, мадам.

– Мисс, – поправила его Октавия. – И я вас прекрасно поняла.

– В этом вагоне ехал священник, – сказал Эльф. – Недавно он заходил к нам в купе, и у меня есть основания полагать, что… что, возможно, он что-то видел.

– Ошибаетесь, сэр, – возразил проводник. – Никаких священников в этом вагоне не было.

– Откуда такая уверенность?

– Я проверяю билеты, сэр. У всех пассажиров поезда. И ваши проверил, если помните.

– Я поговорю с машинистом. – Было видно, что Эльф нервничает, но он попытался не выдать голосом своего нетерпения, придав ему всегдашнюю властность. – Разумеется, у меня при себе есть необходимые документы, а по прибытии в Дил не составит труда послать надлежащую телеграмму. После я лично прослежу, чтобы о том были уведомлены соответствующие органы. Столь важные дела не поручают расследовать деревенской полиции. Это ясно?

Железнодорожники переглянулись, но теперь уже перечить ему никто не посмел. Голову Брауна наконец-то нашли, аккуратно завернули в мешковину и принесли в вагон, где положили возле его тела с церемонной осторожностью, словно ожидали, что тот очнется и захочет водрузить ее на место. Эльф беседовал со всеми, кто желал высказать свое мнение, причем для каждого он подбирал особый тон, особые слова, разными способами вызывая на откровенность. Подобное Октавия наблюдала уже раньше, на балах и светских приемах. Видела, как он легко переходил из одного образа в другой, демонстрируя свой талант производить нужное впечатление, создавать видимость. Тогда это вызывало у нее восхищение.

После, когда они вернулись в купе, разговор уже не клеился. Эльф, казалось, исчерпал свою способность играть на публику и как будто ушел в себя. На ее вопросы он давал краткие или неполные ответы, а то и вовсе притворялся, что не слышит.

– Прости, старушка, – сказал Эльф после долгого молчания, заметив на себе ее пристальный взгляд. – Мне немного не по себе.