Дом волчиц

— Но она всегда такая чуткая, — замечает Амара. — Ни за что бы не догадалась, что она несет такое бремя. Кто бы мог подумать.

Бероника и Виктория переглядываются.

— По-моему, она находит способы забыться, — говорит Виктория. — Ты же видела, сколько она пьет.

— Нельзя ее винить, — быстро добавляет Бероника. — Да и пьет она не так уж много.

— Вот почему под утро я всегда принимаю свои травы, — произносит Виктория. — Лучше переубивать все внутри, пока оно не прижилось.

На виа Венерия с ее широкими тротуарами они идут парами, спереди Виктория с Амарой, позади — Бероника и Дидона. Виктория меняет тему, не желая больше обсуждать несчастье Крессы. Она показывает на одежды проходящих мимо богачек, восхищаясь одними и высмеивая других. Путь до гавани короток, но затруднен из-за оживленного движения на дорогах. По мере приближения к морю воздух становится все свежее. Амара почти ощущает соленый привкус во рту.

Они останавливаются у придорожного киоска, чтобы купить свою единственную за день пищу. Виктория выбирает для всей компании хлеб, оливки, анчоусы и вяленую рыбу, жесткую от рассола. Спустившись чуть ниже по склону, девушки оказываются у воды. Здесь царит еще большая суета: купцы разгружают товар, моряки перекрикиваются, грузы скрипят, волны непрестанно бьют о каменные стены. Чуть в стороне от шумной пристани простирается полукруг колоннады. Статуи богов взирают с ее крыши на входящие корабли, а в самом центре гавани из воды поднимается огромная каменная колонна. На ее вершине, глядя на бескрайнюю синеву, стоит покровительница города, обнаженная Венера Помпейская.

Волчицы устраиваются на солнечном участке колоннады, свешивают ноги с края и быстро расправляются с едой, отгоняя кружащих над их головами чаек. Виктория следит взглядом за группой галерных рабов, вышедших на пристань, чтобы немного передохнуть. Рабы стоят ссутулившись и щурятся от солнца.

— Что за жалкая жизнь у этих бедняг. — Виктория потягивается, опираясь ладонями на теплый камень и подставив лицо солнечным лучам. — Во всех Помпеях сейчас не сыскать никого удачливее нас. Столько времени на развлечения, пока кто-то другой гнет спину, таская тяжелые грузы! — Она подтягивает ноги на колоннаду. — А ведь я вообще не должна была выжить. Вы знали, что в младенчестве меня бросили умирать на помойке, среди дерьма и рыбьих потрохов? Но вот я здесь. Вот они мы все!

— Вот они мы, — повторяет Амара. — Четыре нищие шлюхи, отсасывающие придуркам за хлеб и оливки. Вот это жизнь.

Виктория смеется.

— Сколько горечи! До сих пор бесишься из-за Феликса? — спрашивает она. — Сто лет уже прошло.

— Не только из-за него, — отвечает Амара, наблюдая, как в гавань входит один из крупных торговых кораблей. Ей вспоминается ее собственное морское путешествие из Греции. Холодные ночи под звездами на палубе, битком набитой рабами. Запах рвоты, рыдания, ужас перед тем, что ожидает их, если они переживут плавание. — Твое детство началось в мусорной куче, — говорит Амара, — а у меня был дом. Я была дочерью врача. У меня была жизнь.

В Помпеях она никогда не рассказывала никому, кроме Дидоны, о своем прошлом.

— Твой отец был врачом? — удивленно переспрашивает Бероника. — Что же ты делаешь в лупанарии?

Дочь врача. В этой роли она провела первую половину своей жизни, укрытая от мира теплым коконом родительской любви.

— Он умер, — говорит Амара. Она понимает, что, если не станет продолжать, подруги с уважением отнесутся к ее молчанию, но теперь, открыв дверь прошлому, уже не хочет ее закрывать. — Несколько лет моя мать, оставшаяся в одиночестве, боролась за существование с помощью нашей семьи. Потом ее кузен, наш главный заступник, тоже умер. Мы распродали все, что у нас было. — Она обращается мыслями к родному дому, перебирает в памяти все отнятые у нее любимые вещицы. В первую очередь они лишились бесценной стеклянной статуэтки Афины. Под конец им было не на чем спать и от всего их имущества осталась лишь одна тарелка. — Отдавать меня замуж было слишком поздно. Я всегда была бесприданницей, а к тому времени мы погрязли в нищете. — Амаре не хочется рассказывать конец своей истории, но остановиться уже невозможно. Все выжидающе смотрят на нее. — Поэтому она продала меня.

Дидона огорчается. Ей, свободнорожденной, гораздо труднее представить, что такое возможно, чем Беронике и Виктории, которые прожили в рабстве всю жизнь. Рассказ Амары не вызывает у них потрясения.

— Кому она тебя продала? — спрашивает Виктория.