Дом Живых. Арка первая: Порт Даль

Столы в зале заняты полностью, несмотря на то, что эль за ними втрое дороже, чем в баре. Его приносят наряженные в короткие яркие платья девушки, чей проход по залу каждый раз сопровождается звонкими шлепками по филейным частям и хихиканьем. Они носятся от стойки к столам и обратно, удерживая в руках гроздья кружек, — и не успевают за требовательными окликами состоятельной публики.

Публика попроще толпится в проходах и бегает к бару самостоятельно.

Эль льётся рекой, Спичка манипулирует бочонками, как цирковой жонглёр, но, если бы не добровольная помощь табакси, хвост очереди торчал бы на улице.

— Прекрати отхлёбывать от каждой кружки! — злится на него дварфиха.

— Я не от каждой! — оправдывается Рыжий Зад. — Я пропускаю пятую и восьмую из дюжины!

— С таким спросом нам было бы дешевле проложить трубу от пивоварни, — бурчит Спичка, — она окупилась бы уже к первому антракту!

Впрочем, звон монет, непрерывно сыплющихся на стойку, примиряет дварфиху с мелкими неудобствами.

Поднявшийся занавес зрители встретили таким дружным многоголосым рёвом и такими мощными аплодисментами, что Завирушка содрогнулась, стоя за кулисами. В первом акте ей выходить на сцену не надо, и она раз за разом прокручивает в голове слова роли. На этот раз она будет выступать сама, Пан только подстрахует, и от этого ей страшновато. Но от зала идёт такая мощная энергетика, что девушка начинает непроизвольно притопывать в такт хлопкам.

Вышедшую на сцену Падпараджу приветствовали оглушительным свистом и громким скандированием: «Гно-миха-на-ходулях!» «Гно-миха-на-ходулях!». Каждое действие на сцене сопровождается такой бурной реакцией публики, что Пан чуть не дымится от энергии, моментально сливая её на усиление звука. Воодушевлённые тифлинги азартно рвут струны, но без помощи магии их бы не расслышали и на первых столиках.

— Это успех, господин, — скромно замечает Франциско, подавая стоящему в ложе Полчеку бокал. — Кстати, это уже вторая бутылка.

— И не последняя, — мрачно отвечает драматург. — Почему успех приходит тогда, когда от него уже никакого прока? Это риторический вопрос, Франциско, не надо на него отвечать.

Публика внизу бушует, актёры на сцене превосходят сами себя, пьеса летит к первому антракту, в котором бар грозит захлебнуться под натиском тех, у кого успело пересохнуть в глотке.

— Кто это, господин? — Франциско указывает наверх.

Тёмные фигуры ассасинов в капюшонах и масках проявляются на галерее над залом. Туда решили в этот раз не пускать публику, чтобы никто не облил случайно элем сидящих за столиками, и помешать им некому. Вниз летят шары магического пламени. Первым вспыхивает занавес, за ним — деревянные декорации, столы, доски пола, отделка стен… Огонь, подпитываемый заклятиями, охватывает помещение театра, люди кидаются к выходам, но там бушует пламя…

В руках у Полчека осыпается пылью самая крупная из оставшихся бусин — и крики «Пожар! Пожар!» раздались не после, а за секунду до начала поджога. Публика, теснясь и толкаясь в проходах, успевает покинуть зал до того, как огонь перекроет выходы.

В фойе Спичка окатывает элем из бочек тех, на ком загорелась одежда, но, чтобы погасить огонь в зале, этого мало. Через несколько минут «Скорлупа» охвачена пламенем полностью — оно гудит в осыпавшихся стёклами окнах, вырывается в прорехи латанной крыши, которая, недолго посопротивлявшись, обваливается внутрь, выбросив в вечернее небо столб весёлых искр.

Городская огнеборная команда прибывает быстро — в порту очень внимательно относятся к пожарной безопасности, но, когда маги-пирокинетики вбирают в магические сосуды огонь, погасшее здание представляет собой весьма печальное зрелище.

— Я ничего не успела забрать, — вздыхает Фаль. — На мне платье Падпараджи. Оно огромное, когда я без ходуль, но наполовину сгоревшее и залито элем.

— Вещи не важны, — утешает её Кифри, — от них только дурная память.

— Ещё от них бывает тепло поздним прохладным вечером, — не соглашается с ним Завирушка, чья мантия тоже успела загореться и быть потушенной, поэтому насквозь мокрая и пахнет подгоревшим хмелем.

— Удобно быть демоном, — отвечает ей ничуть не пострадавший от огня Пан. — Но как режиссёра меня лишили величайшего триумфа в карьере.

— Я теперь воистину Горелая Спичка, — оглядывает свой пострадавший наряд дварфиха.

— А я — модный лысый котик, — с досадой осматривает спалённую клочьями шерсть табакси.

— Пусты о тряпках сожаленья,

когда разрушен целый мир,

пристанищем для нас служивший, — заметил Шензи.

— Я сожалею лишь о том,

что завершить не получилось,

спектакль наш, к триумфу труппы, — добавил Банзай.

— Наш труд воистину велик,

коль ненависть к нему пылает

огнём отнюдь не иллюзорным, — закончил мысль Шензи.

— Мои сиблинги хотят сказать, — подытожил Эд, — что все живы, и ладно. Театр — это не здание. Театр — это мы. А значит, и «Дом Живых» жив.