Дома стены помогают

Он подумал о том, что и его, случается, тоска берет за душу и никуда от нее не деться, никуда не скрыться. Одно утешение — хорошенько устать на работе, так, чтобы прийти домой, ни о чем не думать, не вспоминать, сразу валиться в постель, закрыть глаза и упасть в темную, без дна пропасть…

И еще он подумал, что стал бояться свободных дней, праздников, выходных, когда не знаешь, куда себя приткнуть, потому что мысли о невозвратном не покидают ни на минуту…

Когда он шел навестить Евдокию Алексеевну, он и не рассчитывал как-то переменить свою жизнь. Вдруг в один миг предложил ей поселиться вместе и, выговорив то, что хотел, внезапно обрадовался. Да, должно быть, это самое верное решение! И ни к чему отступать от него. Вместе им будет теплее, легче, кончится постылое одиночество как для него, так и для нее. И, приходя домой, он уже не будет томиться в четырех пустых стенах, ему будет о ком заботиться, с кем говорить и вспоминать…

Но она все еще противилась. Она, должно быть, боялась как-то обременить его, связать ему руки.

— Я уже старая, — сказала. — Всяко со мною случиться может. Вдруг тяжело заболею или окончательно слепою стану, грузом у тебя на руках повисну, что тогда?

— А если бы моя мать заболела, разве я бы ее бросил? — спросил он.

— Я не мать тебе, — сказала она. Он произнес по-прежнему серьезно:

— У меня кроме вас никого-никого на всем свете…

Она хотела было сказать снова, что его одиночество ненадолго, что он еще найдет свою судьбу, и все может повернуться иначе, и он не будет одиноким, но посмотрела на его лицо, которое помнила тем, юным, без единой морщинки, беззаботным, открытым.

Сколько лет прошло с той поры? Наверное, с четверть века, никак не меньше. Теперь на нее смотрели его глаза, усталые, в сетке морщин, слегка сощуренные, в темноте она не видела седину, щедро осыпавшую его волосы, но ей казалось, она видит все — и седые пряди, и резкие морщины на лбу, на щеках…

Теплое, почти материнское чувство к этому человеку охватило ее. Она взяла его руку, сжала ее обеими своими ладонями, он наклонился к ней, обнял ее худые плечи другой рукой, и так они долго стояли без слов, молча, думая об одном и том же…

Старший брат Рассказ

Когда Козырев вышел из дома, навстречу ему попалась почтальонша Дуся, которая хорошо знала чуть ли не всех проживавших в близлежащих домах. И не только по фамилии и по имени-отчеству.

Если спросить ее про кого-либо, мгновенно ответит, где учится или работает, женат ли, сколько детей и какого примерно возраста дети.

— Василий Михалыч, — прокуренным голосом проскрипела Дуся, — а ну, получайте, прямехонько в собственные руки…

Остановившись, быстро отыскала среди многих писем и открыток нужный конверт.

— Вот оно…

Козырев мельком глянул на обратный адрес: откуда-то из Винницкой области, село Точечки, какое смешное и в то же время теплое название, пониже написано «Отряд номер пять».

«Вот еще, — подумал Козырев, — Винницкая область, Точечки, и отряд номер пять, не иначе, какая-то ошибка…»

Еще раз глянул на конверт, адрес точный, правда, без индекса: Москва, Ульяновская, дом… квартира… Козыреву Василию.

Все вроде бы верно.

«Ладно, после прочту», — решил Козырев, подходя к троллейбусной остановке.

В этот самый момент и подошел нужный троллейбус.

Козырев сел у окна, стал глядеть на улицу, которая текла за окном, безостановочно и неиссякаемо, словно река…

Козырев ехал в строительное управление, с которым они уже свыше года тому назад заключили договор на соцсоревнование.

Надо было, как выражался начальник Козырева, знаменитый на всю Москву строитель Кадочкин, «уточнить некоторые моменты и различные обстоятельства».

Выражение это отличалось уклончивой туманностью, но Козырев, работавший с Кадочкиным уже свыше двадцати пяти лет, понимал, что хотел сказать Кадочкин.

Козырев ехал долго, троллейбусом, метро, автобусом, пока наконец не добрался до Ясенева. Однако прораба Михеичева, крайне ему нужного, не оказалось на месте, а без него и не с кем было вести разговор.

На обратном пути Василий Козырев стал думать о том, что следует нынче сделать.

Первым делом надо бы обязательно узнать, как обстоит дело с его заявлением о расширении жилплощади. Они жили в двухкомнатной квартире — он с женой, сын-студент и замужняя дочь с мужем.

Каждому ясно, как тесно им впятером, тем более что дочь к осени должна была родить, а сын, что ни день, грозился:

— Вот женюсь на Вале и приведу ее сюда…

Козырев с женой переглядывались, жена боязливо спрашивала:

— Алеша, да ты что? Серьезно?

А Козырев молча сдвигал густые, чуть заиндевевшие сединой брови. Это была давняя привычка: чем труднее ему приходилось, тем упорнее молчал…

Когда жена осталась с Козыревым вдвоем, она сказала:

— Может, он передумает? Вдруг переметнется от Вали к какой-нибудь москвичке с комнатой?

Но тут же застыдилась своих слов, потому что Валя давно уже упала ей на сердце, о другой жене для сына и думать не думала. Конечно, жаль, что Валя не москвичка, а из Тобольска, в Москве у нее площади нет и не предвидится. Но что поделаешь?