Домашний зверинец

Анжольрас — безусловно, самый красивый из троих — имел крупную голову с львиными бакенбардами, сильные плечи, длинное тело и великолепный хвост, напоминающий пушистую метелку. В повадках его сквозила некая театральная напыщенность; он, казалось, позировал, точно актер, вызывающий восторг публики. Двигался Анжольрас неспешно, плавно, величаво; лапки на землю ставил так осторожно, как если бы шел по консоли, заставленной китайскими вазами и венецианским стеклом. Характер же его не отличался стоицизмом, и к еде он выказывал страсть, которую не одобрил бы тот, чье имя он носил. Анжольрас, чистый и скромный юноша, наверняка сказал бы своему тезке, как ангел Сведенборгу: «Ты слишком много ешь!»[37]. Мы поощряли это забавное чревоугодие, достойное обезьян-гастрономов[38], и благодаря этому Анжольрас достиг размеров и веса, редких среди домашних кошек. Его решили постричь на манер пуделя, чтобы довершить сходство со львом. Оставили только гриву на голове и длинную кисточку на кончике хвоста. Не поручимся, впрочем, что и на лапах у него не красовались пышные штаны, как у ученого пса Мунито[39]. В этом виде он, надо признать, походил не столько на атласского или кейптаунского льва, сколько на японскую химеру. Никогда еще в живом звере не воплощалась фантазия более сумасбродная. Кожа на выбритых местах приобрела оттенок синеватый и бесконечно причудливый, особенно в сочетании с черной гривой.

Гаврош имел физиономию плутоватую и лукавую, точь-в-точь как у его романного тезки. Он был меньше Анжольраса, двигался с комической поспешностью и заменял каламбуры и уличные словечки парижского мальчишки рыбьими плясками, затейливыми прыжками и смешными позами. Следует признать, что в полном соответствии со своими простонародными вкусами Гаврош пользовался всякой возможностью выскользнуть из гостиной и в обществе бродячих котов: «кровей сомнительных и скромного рожденья»[40], предаться во дворе и даже на улице забавам, удовлетворяющим самому невзыскательному вкусу, и тем попрать достоинство кота из Гаваны, сына славного Дона Педро Наваррского, благородного испанского гранда, и высокомерной аристократки маркизы Доньи Серафиты. Порой он приводил домой товарищей, которых повстречал, слоняясь по улицам, и делил с этими несчастными, страдающими от истощения и превратившимися в ходячие скелеты, свою еду, ибо он был великодушен. Бедные бродяги, прижав уши, поджав хвост, потупив глаза, боясь, что их вольную трапезу прервет метла горничной, заглатывали двойные, тройные, четверные порции и, подобно славному псу Siete-Aguas (Семь вод) из испанских posadas[41], оставляли тарелку такой чистой, как если бы она была вымыта и вытерта голландской хозяйкой с картины ван Мириса или Герарда Дау[42]. При виде товарищей Гавроша мы неизменно вспоминали подпись под рисунком Гаварни: «Хорошенькие у вас друзья, с которыми вы дружите!»[43] Впрочем, все это свидетельствовало лишь о том, что у Гавроша доброе сердце, ведь он мог бы съесть всю миску один.

Кошка, названная в честь трогательной Эпонины, имела фигуру более стройную и изящную, чем у братьев. Мордочка у нее была чуть вытянутая, глаза немного раскосые, на китайский манер, и зеленые, точь-в-точь как у Афины Паллады, которую Гомер неизменно именует лазурноокой; черный бархатный носик походил на перигорский трюфель, а усы пребывали в постоянном движении и тем сообщали ее физиономии самое своеобразное выражение. Ее черная великолепная шерстка все время трепетала, мерцала и переливалась. Мир не знал кошки столь же чувствительной, столь же нервной, столь же наэлектризованной. Стоило два-три раза погладить ее по спине в темноте, как мех начинал потрескивать и от него во все стороны летели синие искры. Эпонина полюбила нас так же страстно, как ее романная тезка — Мариуса, а мы, в отличие от этого прекрасного юноши не увлеченные Козеттой, разделили чувство нежной и преданной кошки, которая по сей день сопутствует нам во всех наших трудах и служит украшением нашего уединенного жилища на окраине города. Она прибегает на звук звонка, принимает посетителей, провожает их в гостиную, предлагает им сесть, разговаривает с ними — да-да, разговаривает: воркует, шепчет, повизгивает, издает звуки, совсем не похожие на язык, какой употребляют кошки в общении между собой, и подражающие членораздельной речи людей. Что она говорит, понять нетрудно: «Не волнуйтесь, полюбуйтесь картинами или побеседуйте со мной, если я вам нравлюсь. Хозяин скоро придет». Когда же мы приходим, она скромно усаживается в кресло или на край фортепиано и прислушивается к нашим беседам, не вмешиваясь в них, как и подобает животному благонравному и светскому.