Домбайский вальс

Неделя сказал: «Паренёк заблудился в трёх соснах», но его никто не услышал из-за счастливого молодого шума. Шувалов продолжал углубляться в детали, понимая, что подробности в данном случае могут вызвать только смех, но выбраться из словесной колеи, в которую угодил, не смог. На него смотрели десятки смешливых глаз и магнетизировали его, как кобра кролика. И Шувалову ничего не оставалось, как продолжать в том же духе. Совсем как скороговорке: еду я по выбоине, из выбоины не выеду.

– Товарищи! – ухватился он за спасительное и привычное обращение, как утопающий хватается за соломинку. При этом голос снова подвёл его, он сорвался, и Шувалов умудрился произнести это, казалось бы, такое простое и душевное слово, как три отдельных, получилось: – Товар и щи!

Тут уж зал совсем съехал с катушек, взорвавшись диким хохотом, топотом озябших ног, криками: «Ура! Браво! Бис! Дуй, Анрюшка-душка до горы! Знай наших! Россия – вперёд!» Левич продолжал нервно стучать по стакану, но это не помогало. В конце концов, зал успокоился сам по себе, устав от напряжения безудержного веселья.

– Вы, конечно, можете мне задать вопрос, – продолжал Шувалов утопать, как человек, не умеющий плавать, попавший в полынью, то уходя под воду с головой, то выныривая на поверхность, судорожно хватая сведённым ртом воздух, – неужели я делаю это заключение лишь на основании собственного опыта? Разумеется, нет. Опыт коварная штуковина. Ещё Александр Сергеевич Пушкин говорил: «И опыт, брат ошибок разных…»

– Пушкин говорил не так, – перебил его академик Неделя, перекрывая шум своим красивым грубым голосом, – он сказал так:

                  О сколько нам открытий чудных

                  Готовит просвещенья дух,

                  И опыт, сын ошибок трудных,

                  И гений, парадоксов друг…

– Вы правы, вы правы, – стушевался Шувалов, – но я хотел сказать, что только на личный опыт полагаться опрометчиво.

– Это правильно, – подтвердил Неделя одобрительно.

– Так вот. Когда мы преодолели мост через реку, кажется, она называется Аманауз, где подверглись нападению братьев-разбойников, под кодовым названием «святая троица», и проходили мимо котельной, я обратил внимание на просевшую серую полосу подтаявшего снега, на которую мне указал Натан Борисович как на место, где проходит теплотрасса. А это первый бесспорный признак того, что теплоизоляция трубопроводов нарушена или полностью отсутствует, что нередко, к сожалению, бывает на практике, и тепло уходит в землю, то есть в грунт. Вот, понимаете, какое дело.

– Зачем вы всё это нам рассказываете? – спросил профессор Брюханов недовольно. – И так ненужно подробно? А на вопрос, который вам задал академик Неделя, Александр Христфорович, вы так и не ответили.

– Какой вопрос? – удивился Шувалов.

– Относительно сварочных работ.

– Ах, да, совсем из ума вон. Как, простите, корова языком. Когда на меня смотрит так много глаз, особенно женских, я теряюсь. Но это на самом деле неважно. Суть дела в том, что это не сварочные работы, а резальные. Липатов режет автогеном пустые бочки из-под солярки, чтобы получились накрывки для костров. Эти костры надо разводить незамедлительно, чтобы греть грунт вдоль теплотрассы и не допустить замерзания стоячей воды. При таком морозе это немудрено. Нельзя терять ни минуты.

– Есть ещё вопросы? – решительно спросил Левич, считая, что собрание на этом можно завершать.

Но тут взбунтовались девушки. Одна настаивала, чтобы продолжал говорить прикольный Андрюша. Другая интересовалась, сколько ему полных лет. Третья попыталась выяснить, красивая ли у него жена, и как её зовут. У четвёртой возник неожиданный вопрос: умеет ли он кататься на горных лыжах? А пятая вообще с дубу рухнула: попросила Шувалова в подробностях обрисовать перспективу грандиозного строительства, директором которого он является. Людям надо идти получать спальные мешки, одеяла и свечки, и готовиться к холодной ночёвке, а она тут лезет с дурацким вопросом, ответ на который может занять не один день. С другой стороны, подобный интерес свидетельствовал о том, что советский человек привык жить в будущем. А в настоящем можно немного и потерпеть, ибо светлое будущее не за горами. Ну, что такое двадцать лет? Не успеешь глазом моргнуть.

И тут поднялся в полный рост Иван Краснобрыжий, высокий, статный, широкоплечий, узкозадый, с вихрастым чубом из-под сдвинутой на затылок кубанки, с широкой ладонью, призывающей к тишине.

– Натан Борисович, – обратился он к Левичу, – теперь не время задавать вопросы. Я хочу выступить. Разреши.

– Выступить? – сильно удивился Левич. – Разве тебе не всё ясно? Хочу тебе напомнить, Ваня, что это не профсоюзное собрание. По-моему, на этом пора закругляться. Как, товарищи?