Домби и сын

Сэръ Барнетъ Скеттльзъ нахмурился, разсвирѣпѣлъ и, подойдя къ своей супругѣ, сказалъ очень явственно, что господинъ, съ которымъ онъ говорилъ, пре-без-сты-д-нѣй-шій наглецъ въ своемъ родѣ. Павелъ никакъ не могъ постигнуть, отчего сэръ Барнетъ Скеттльзъ перемѣнилъ такъ скоро свое мнѣніе о м-рѣ Бапсѣ, котораго ему отрекомендовали, какъ превосходнѣйшаго человѣка въ своемъ родѣ.

Скоро наблюдательность Павла приняла другое направленіе. М-ръ Фидеръ, послѣ двухъ-трехъ стакановъ глинтвейну, повеселѣлъ удивительнымъ образомъ и принялъ твердое намѣреніе наслаждаться всѣми благами міра сего. Танцы были вообще очень церемонны, и музыка скорѣе походила на церковную, чѣмъ на бальную; но м-ръ Фидеръ, очевидно, приходившій въ восторженное состояніе, сказалъ м-ру Тутсу, что имѣетъ намѣреніе повернуть дѣла по своему. Послѣ того онъ подошелъ къ оркестру и, приказавъ играть веселѣе, принялся танцовать со всею развязностью и беззаботностью моднаго денди. Особенно онъ сдѣлался внимательнымъ къ дамамъ и, танцуя съ миссъ Корнеліей Блимберъ, шепнулъ ей — можете вообразить! — шепнулъ ей два стишка изъ простонародной чрезвычайно нѣжной пѣсни, и — можете вообразить! — миссъ Корнелія Блимберъ ни мало не обидѣлась. Эти же стишки м-ръ Фидеръ немедленно повторилъ еще четыремъ дамамъ, которыя также не обижались. Павелъ все это слышалъ очень хорошо. Онъ слышалъ и то, какъ Фидеръ сказалъ Тутсу, что завтра, чортъ побери, придется расквитаться за этотъ вечеръ.

Наконецъ, оркестръ заигралъ самыя буйныя, площадныя аріи, и это обстоятельство крайне обезпокоило м-съ Блимберъ, которая не безъ причины опасалась, что это можетъ оскорбить благородный слухъ почтенной леди Скеттльзъ. Но леди Скеттльзъ просила не безпокоиться и очень благосклонно выслушала объясненіе касательно м-ра Фидера, который, говорила м-съ Блимберъ, несмотря на нѣкоторые крайности при такихъ случаяхъ, былъ вообще превосходнѣйшій человѣкъ, отлично понималъ Виргилія и убиралъ свои коротенькіе волосы истинно классическимъ образомъ.

Разговаривая съ Павломъ, леди Скеттльзъ замѣтила между прочимъ, что, кажется, онъ очень любитъ музыку.

— Люблю, леди, — отвѣчалъ Павелъ, — a если и вы любите, такъ я вамъ совѣтую послушать, какъ поетъ сестрица моя, Флоренса.

Леди Скеттльзъ немедленно объявила, что умираетъ отъ нетерпѣнія слышать миссъ Домби, и когда Флоренса начала отказываться, говоря, что никакъ не можетъ пѣть при такомъ многочисленномъ собраніи, Павелъ подозвалъ ее и сказалъ:

— Пожалуйста, Флой, для меня, мой другъ, сдѣлай милость.

Флоренса подошла къ фортепьяно и запѣла. Гости разступились, чтобы не загородить сестры отъ маленькаго Домби. Когда онъ увидѣлъ, что его сестра, добрая, милая, прекрасная сестра, сдѣлалась предметомъ общаго вниманія, когда онъ услышалъ ея заливающійся голосокъ, очаровательный и сладкій, раздававшійся среди безмолвной блестящей залы звучной трелью любви и надежды, онъ отворотилъ свое личико и заплакалъ, — не оттого заплакалъ, чтобы мелодія была слишкомъ жалобна или печальна, нѣтъ, a оттого, что "она слишкомъ мила для меня", — сказалъ Павелъ, отвѣчая на разспросы гостей.

Всѣ полюбили Флоренсу, да и какъ не полюбить! Павелъ заранѣе зналъ, что иначе и быть не можетъ, и когда онъ сидѣлъ на своей мягкой софѣ съ сложенными накрестъ руками, немногіе могли вообразить, какой торжественный восторгъ озарялъ эту младенческую душу. Со всѣхъ сторонъ доходили до его слуха роскошныя похвалы "сестрицѣ маленькаго Домби"; всѣ удивлялись скромности, уму, талантамъ маленькой красавицы, и Павелъ былъ въ какомъ-то упоительномъ чаду, и казалось ему, будто докторская зала превращается въ очаровательный садъ, и атмосфера вдругъ наполнилась какой-то сладкой симпатіей, которая смягчала и разнѣживала сердце

Какъ это случилось, Павелъ не зналъ. Все, что наблюдалъ онъ въ этотъ вечеръ и чувствовалъ, и мыслилъ — настоящее, прошедшее и будущее, предметы близкіе и отдаленные — все это перепуталось и перемѣшалось въ его головѣ, подобно цвѣтамъ въ радугѣ или въ богатомъ плюмажѣ павлина, когда надъ нимъ сіяетъ солнце, или въ тихомъ лазурномъ небѣ, когда то же солнце, закатываясь, бросаетъ яркіе лучи на безбрежное море. Многія вещи, о которыхъ онъ думалъ послѣдній разъ, носились передъ нимъ въ неопредѣленныхъ звукахъ музыкальнаго оркестра и уже не пробуждали его наблюдательности. Фантастическія мечты, занимавшія его не далѣе, какъ вчера, когда онъ смотрѣлъ изъ своего уединеннаго окошка на бурныя воды океана, улеглись и убаюкались въ его воображеніи. Но тотъ же таинственный говоръ морскихъ волнъ, которому такъ долго и такъ часто внималъ онъ въ своей колясочкѣ на морскомъ берегу, еще мерещился ему, и чудился въ этомъ говорѣ привѣтъ любви и дружбы, и вмѣстѣ слышалось ему, будто всѣ называютъ его чудакомъ, хотя опять-таки неизвѣстно за чго. Такъ грезилъ и мечталъ, слушалъ и думалъ маленькій Павелъ и быль совершенно счастливъ.