Домби и сын

— Разумѣется, м-ръ Джонъ, удивительнаго ничего нѣтъ, если во мнѣ обнаружилось желаніе видѣть вашу сестрицу, и если я по-своему выполнилъ то, чего желалъ. Что же касается до аккуратности моихъ недѣльныхъ визитовъ… то есть, я думаю, она вамъ говорила о нихъ… необыкновеннаго и тутъ ничего нѣтъ. Эти похожденія обратились въ привычку, a мы, дѣло извѣстное, всѣ — исчадія привычки, никакъ не болѣе!

Залрятавъ свои руки въ карманы и облокотившись на стулъ, онъ смотрѣлъ на брата и сестру, какъ будто ему особенно интересно было видѣть ихъ вмѣстѣ.

— Привычка, съ вашего позволенія, дѣлаетъ все, — говорилъ м-ръ Морфинъ съ нѣкоторою раздражительностью, — одни, по милости привычки, укореняются съ каждымъ днемъ въ люциферовой гордости и чопорности, другіе дѣлаютъ успѣхи въ низости и подлости, a большая часть изъ насъ все по той же причинѣ равнодушно глазѣетъ на міръ и его чудеса, то есть, другими словами, привычка, какъ искусный ваятель, вырабатываетъ изъ глины нашего организма предиковинные болванчики, способные ко всякимъ впечатлѣніямъ и убѣжденіямъ. За примѣрами ходить недалеко, и я указываю вамъ на самого себя. Цѣлые годы я обнаруживалъ свое скромное участіе въ управленіи торговымъ домомъ, и я видѣлъ, м-ръ Джонъ, какъ вашъ братъ, мерзавецъ первой руки… миссъ Герріэтъ извинитъ меня за этотъ титулъ… какъ онъ распространялъ больше и больше свое вліяніе до тѣхъ поръ, пока контора и ея хозяинъ не сдѣлались игрушками въ его рукахъ; и видѣлъ я, какъ въ то же время вы каждый день работали за своей скромной конторкой; и я былъ совершенно доволень, что все вокругъ меня шло своимъ чередомъ, правильно и стройно, подобно огромной машинѣ, заведенной продолжительной привычкой, и былъ я очень радъ, что меня собственно иикто не отвлекалъ отъ моихъ занятій. Мои вечера по средамъ приходили и уходили, квартеты наши устраивались дружно, моя віолончель была въ полномъ ходу, и все въ моемъ мірѣ обстояло благополучно, такъ что, я думаю, никто бы не пожаловался на меня.

— Могу засвидѣтельствовать, — сказалъ Джонъ Каркеръ, — что во все это время васъ любили и уважали болѣе, чѣмъ кого-нибудь другого въ торговомъ домѣ.

— Э, полноте, любезный другъ! Мой характеръ, видите ли, довольно мягокъ, податливъ, можетъ быть, — вотъ и все тутъ; a главное, y меня была привычка для всей моей жизни. Привычка управляла главнымъ приказчикомъ, настраивала чопорное поведеніе его начальника, и она же шпиговала меня, какъ нельзя лучше. Я дѣлалъ тихо и скромно то, что доставалось на мою долю, не спотыкался передъ ними и не иадалъ, и былъ очень радъ, что занимаю теплое мѣстечко, необидное и незавидное ни для кого. Такъ бы и прошло все это своимъ чередомъ, если бы на бѣду въ моей комнатѣ не была слишкомъ тонкая стѣна. Вы можете сказать вашей сестрицѣ, что комната моя отдѣлялась отъ кабинета главнаго приказчика тонкой перегородкой.

— Это двѣ смежныя комнаты, которыя сначала, вѣроятно, составляли одну, a потомъ ихъ раздѣлили такъ, какъ говоритъ м-ръ Морфинъ, — сказалъ братъ, обращаясь къ Герріэтъ, чтобы сдѣлать ей это объясненіе.

— Я свистѣлъ, стучалъ, барабанилъ, наигрывалъ бетховенскія сонаты, давая знать м-ру Каркеру, что его могутъ слышать, но онъ не обращалъ на меня никакого вниманія. Рѣдко, правда, до моего слуха доходила какая-нибудь важная матерія, но какъ скоро доходила, я старался немедленно куда-нибудь уйти. Такъ, напримѣръ, я вышелъ изъ своей комнаты въ ту пору, когда между двумя братьями завязался разговоръ, свидѣтелемъ котораго былъ сначала молодой Вальтеръ Гэй. Впрочемъ, въ мое ухо залетѣло слишкомъ много, прежде чѣмъ я вышелъ изъ дверей. Можетъ, вы напомните вашей сестрицѣ, о чемъ тогда шла рѣчь?

— Мы говорили, Герріэтъ, о нашихъ родственныхъ отношеніяхъ и о нашемъ положеніи въ торговомъ домѣ.

— Матерія не новая, но она представлялась для меня въ новомъ свѣтѣ, и тутъ первый разъ повихнулась моя привычка думать, что все вокругъ меня идетъ отличнымъ манеромъ. Я живо припомнилъ исторію двухъ братьевъ и началъ понемногу вдумываться въ ихъ судьбу. Такое раздумье взяло меня едва ли не въ первый разъ въ жизни, и тутъ мнѣ, по естественному ходу вещей, пришло въ голову, что всякій предметъ, кромѣ лицевой стороны, имѣетъ еще, такъ называемую, изнанку, отъ которой вовсе не слѣдуетъ отворачивать глазъ. Послѣ этого утра мнѣ сдѣлалось неловко, и я, что называется, вывихнулся изъ своей колеи.

Съ минуту онъ барабанилъ по столу, не говоря ни слова, a потомъ началъ скороговоркой, желая, по-видимому, разомъ покончить свою трудную исповѣдь.