Домик на краю земли

Под сенью плывущей луны волны, толкущиеся неподалеку от берега, насыщаются первобытной жестокостью и напряженной борьбой — идет беззвучная война жаждущих ртов и трепещущей пищи под аккомпанемент грохочущих валов.

Вот одна из таких ночей. Я провел день в обществе друзей, и часов в девять вечера они подвезли меня до станции Нозет. Луна, состарившаяся на двое суток, великолепно изукрасила болотные протоки и плоские островки посреди лагуны своим призрачным зеленоватым светом. С юга дул легкий ветерок. В ту ночь в могучем ритме прибоя высокие волны шествовали сомкнутыми рядами, закручиваясь в бурун только передним валом. Эта передовая волна тяжело разбивалась в густом облаке брызг, а тонкие пласты кипени забегали вперед волны и, достигнув берега, поглощались ненасытным песком. Когда я приблизился к кромке воды для того, чтобы начать путешествие на юг, то увидел, что полоса пляжа, примыкающая к линии бурунов, насколько хватает глаз, причудливо мерцала в лунном свете от конвульсивного танца мириад крохотных рыбок. Волны, попросту говоря, выплескивали их на песок, он кишел этой живностью. В эти минуты буруны были настоящим прибоем жизни. И это происходило на всем многомильном протяжении пляжа.

Что это, мелкая сельдь или макрель? Может быть, песчаные угри? Я подобрал одного танцовщика, выхватив из языка пены, и рассмотрел при свете луны. Он оказался хорошо знакомым песчаным угрем, или песчанкой (Amodytes americanus), обитающим в водах, простирающихся от мыса Гаттерас до Лабрадора. Он во многом отличается от настоящею угря, несмотря на некоторое сходство. Его туловище, такое же стройное и округлое, заканчивается не тупым обрубком, а широким рыбьим хвостом с ярко выраженной развилкой Рыбки, трепыхавшиеся в прибое, достигали трех дюймов в длину.

В ту ночь я возвращался домой, шлепая по воде босиком и наблюдая за конвульсивным, мерцательным танцем. Время от времени я ощущал пальцами ног извивающиеся тельца рыбешек. Вскоре произошло нечто неожиданное, заставившее меня задержаться в полосе прибоя, — футах в десяти от меня на берег выбросилась огромная морская собака. Она двигалась вместе с языком пены, не оказывая сопротивления потоку. Отступающая вода, впитываясь по дороге в песок, дважды перекатила рыбину, увлекая ее за собой; по телу акулы прокатилась судорога, но очередной язык пены, чуть меньше первого, снова отбросил ее к берегу. Рыба достигала трех футов в длину, это была молодая акула. Луна переместилась на запад вдоль бурунов, и тело акулы при усилившемся освещении налилось дымчатым пурпуром. В окружении мелкой рыбешки темный корпус акулы выглядел внушительно.

Только тогда я стал внимательно всматриваться в склоны громоздящихся волн. Там незримо присутствовала крупная рыба — пожиратели, загнавшие «угрей» на берег. Волны прибоя кишели акулами, океан словно ожил от стремительного движения холодных тел, корчившихся поистине в волчьих муках. Однако поверхность воды почти ничего не обнаруживала — изредка мелькал плавник, и лишь однажды явился причудливый призрак рыбины, запечатлевшись на миг в блестящем склоне опрокидывающегося буруна, словно неподвижная муха внутри куска янтаря.

Оказавшись далеко на песке, моя акула стала игрушкой прибоя и вскоре окончательно осталась на берегу. Пройдя с полмили, я заметил, что почти каждый второй бурун выбрасывал из воды побитую, недвижимую акулку, слабо поигрывающую хвостом. Многих я отправил обратно ударом ноги, рискуя пальцами, некоторых я брал за хвост и швырял в воду, потому что не хотел, чтобы они гнили на берегу.

На следующее утро между «Полубаком» и станцией, что составляло одну и три четверти мили, я насчитал более семидесяти дохлых акул, лежащих на верхнем пляже. Там же оказалось около двух дюжин скатов — это тоже разновидность акулы, — выброшенных на берег той же ночью. Скаты преследуют многих морских обитателей и поэтому сами нередко застревают на песке.

В ту ночь я долго не ложился спать, часто откладывая книгу, и снова выходил на пляж.

В начале двенадцатого ко мне заглянул Билл Элдридж; на его лице сияла ухмылка, одну руку он держал за спиной. «Вы уже заказали обед на завтра?» — «Нет еще». — «Тогда, получите!» И он вытащил из-за спины великолепную тресчину. «Нашел как раз напротив двери, живую и невредимую. Да, да, пикша и треска тоже охотятся на песчаных угрей. Я часто нахожу их на берегу. Куда бы поместить рыбину? Дайте-ка кусок бечевки, подвесим ее на бельевую веревку. Там с ней ничего не случится». Билл умело продел бечевку сквозь жабры рыбины, в то время как она тяжело била хвостом. «Не бойтесь, она не умрет. Желаю приятного аппетита». Билл вышел. Я слышал, как он возился с тресчиной.

Потом мы немного поболтали, пока не подошло время Биллу взвалить на плечо контрольные часы и ящик с огнями Костона, нахлобучить на глаза форменное кепи, свистнуть своей черной собачонке и снова пуститься в путь через дюну берегом на станцию Нозет.

В июне бывали ночи, когда люминесцировали и пляж и прибой. Мне запомнилась одна из таких ночей.