Домик разбившихся грёз

Оказывается, я не только встречался с этой дамой, но и оказывал на неё давление в пользу принятия необходимого мне решения. И женщина настолько боялась, что попросила подругу сделать несколько фотографий. Которые она самодовольно выкладывает на судейский стол.

— Господи, ну что за бред? — не выдерживаю я. — Какого числа это было? Впрочем, неважно. В июле прошлого года я не покидал Лондона, и это легко можно проверить.

— Подсудимый! — журит судья, но смотрит на меня как-то мягко и с интересом.

И самая неприятная новость: слушание дела переносится на две недели. Сказать, что я зол, — это промолчать! И больше всего меня бесит, просто до невыносимого предела, что мне снова не рекомендуется покидать столицу. Наживую режут!

Пока проведут экспертизу предоставленных суду фотографий и пробьют мои передвижения, я вынужден ошиваться по месту регистрации. С вконец заколебавшей меня Милой, которая упёрто отказывается что-либо понимать и вознамерилась во что бы то ни стало вдохнуть новую жизнь в наши отношения.

А долбанный адвокат просит повременить с бракоразводным процессом, потому что это плохо для более важного дела. Образ честного бизнесмена и отца благополучного семейства заметно выигрывает на фоне образа мужчины, который бросает свою жену после пятнадцати лет брака ради восемнадцатилетней девушки.

Мне наплевать на образы! Но я терплю, сжимая до хруста челюсть. Лишь уверенность адвоката, что это реально помогает в делах, сдерживает мои порывы. Но надолго ли?

Поэтому я коротаю дни и вечера в переписке или звонках Але.

Она бодрится, но держится молодцом. Я горжусь этой удивительной малышкой. Как в ней сочетается невероятная сила и трогательная хрупкость? Или это только я вижу, какая она хрупкая и ранимая? А остальные — неужели верят тому, что она пытается показать? Я и сам чуть не повёлся на это.

— Ты всё-таки подмочил мою репутацию на работе, — вздыхает Аля.

— Тебя кто-то обидел? — напрягаюсь я.

— Нет, просто теперь все опасаются, что я сливаю тебе их разговоры.

— Не самая страшная реакция, да?

— Наверно. Но я подумываю сменить работу.

— Нет, тебя всё-таки кто-то обижает там? Не ври мне, малышка. Я смогу позаботиться о тебе.

— Что же ты сделаешь? Скажешь, чтобы они не смотрели на меня, как на засланного казачка? — она грустно смеётся. — Ты должен был сказать мне, что это твоя фирма, Алекс. Я бы не стала здесь работать, а теперь я так привыкла и мне всё нравится…

От её тихого нежного голосочка внутри меня застывает огромный болезненный ком. Как же это несправедливо, что наши отношения начались в такой непростой период! Когда мы так остро нуждаемся друг в друге, мы вынуждены наговаривать километры телефонных разговоров вместо объятий, строчить сообщения вместо поцелуев и отчаянно желать скорейшей встречи.

И мне страшно даже представить, что все московские дела пойдут по плохому сценарию и я оставлю её. Это не значит, что я просто свешу лапки и перестану добиваться справедливости, но на это может уйти много времени. Я должен подготовить её к такому раскладу. Но как же это сделать, если я сам не готов?

Звонок в дверь вынуждает меня свернуть наш разговор. Если это Мила, я просто выставлю её. Пусть возвращается в загородный дом. Мне не до её нытья.

Но это не моя почти бывшая жена.

— Господин Мельченко? Подполковник Азаров, следственный комитет. Вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Тимирязевой. Вы можете сделать один звонок своему адвокату. Следуйте за мной.

Час от часу нелегче! Я подхватываю телефон, набирая Воронцову, и коротко обрисовываю ситуацию.

А потом как в тумане проносится бесконечная череда допросов, где я словно заведённая шарманка пою одну и ту же песенку: «Не знаком. Не встречался. Не был». Сорок восемь часов в камере СИЗО, неутешительный прогноз адвоката и неопровержимые улики: нож с моими отпечатками в теле жертвы, частицы моих ДНК под её ногтями, отпечатки моих ботинок рядом с местом преступления.

Виновен по всем статьям.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Подкуп тендерной комиссии — раз.

Подлог документов и кража бюджетных средств — два.

Убийство неугодного свидетеля — три.

По совокупности преступлений сторона обвинения просит десять лет строгого режима.

Десять лет моей жизни за то, чего я не совершал.

Я не святой, но и не идиот. С моими финансовыми возможностями крайне глупо так попасться! Особенно, на убийстве! Но всем по барабану. Мотив есть, улики есть, алиби нет. Восемь лет строгача — окончательный вердикт.

— Я подам апелляцию, — обещает Михаил Юрьевич. — Давайте так же переговорю с Николаем Петровичем? У него хорошие спецы в службе безопасности, пошерстят по этой бабе. Кто-то же её подкупил. И убил. Монтаж качественный, заключение я видел. Судья того же мнения.

— Почему же тогда я здесь? — цежу я.

— Потому что все мы понимаем, что именно этого добивается злоумышленник. Он скорее проявит себя, когда будет считать, что добился своего.