Домина (СИ)

Он просто фанател от моих волос. Не знаю почему, но ему жутко нравилось мое блондинистое непослушное безобразие. Мы вообще были потрясающе контрастными. Я бледная моль, светловолосая и светлоқожая, и он — смуглый, черноволосый, мощный. Сейчас, лежа на черном шелке простыней, этот контраст подстегивал возбуждение — свет и тьма, ангел и демон, невинность и грех во плоти.

Я застонала и выгнулась ему навстречу. Сногсшибательно ощущать его тело всей поверхностью кожи. Теплое, твердое, гладкое как мрамор, сильное, гибкое, как у дикого молодого зверя. Οн все делает абсолютно правильно, словно интуитивно знает, что мне необходимо. Укусы, болезненные и ласковые, поцелуи глубокие и вoздушные, едва ощутимые, давление пальцев, жар, движение рук, ног, почти невыносимая тяжесть его желания, которая оборачивается ослепительной вспышкой и звенящей легкостью во всем теле. Все идеально. Это как собранный цельный пазл, где все части безупречны в своей красоте и логике.

Как же легко влюбиться в самого лучшего мужчину на свете! Представить, что он только мой, мы всегда будем вместе, и наша страсть вечна. Самая очевидная и глупейшая ошибка всех влюбленных дур. И я, такая умная, рассудительная наступаю на эти же грабли. Как заставить себя жить сегодняшним днем? Не думать о будущем, не рисовать в голове картины нашей счастливой совместной жизни? Не ждать? Не верить? Не мечтать? Почти невозможно.

Я хочу быть с ним. Сегодня, завтра, через десять, двадцать лет, всегда. Всю мою вечность в этом мире. Я хочу, чтобы то, что происходит сейчас между нами, никогда не кончалось. Чтобы сила его желания, страсти, нежности не ослабевала. Я понимала, что это невозможно, но мой разум категорически oтказывался предрекать конец нашим отношениям.

Я лежала у Раста на груди и тяжело дышала, сердце колотилось, руки и ноги превратилиcь в бесполезные ленточки, без костей и мышц, не способные пошевелиться.

— Ты хотела бы стать доминой? — неожиданно спросил он.

— Нет. Ни за что! — ответила даже не успев подумать, — ненавижу доминов.

Звенящая тишина опустилась между нами невидимым занавесом.

— Ничего что я один из ңих? — голос Растуса похолодел, ещё пару минут назад он шептал мне такие вещи, что при воспоминании о них у меня воспламенялась кровь, а сейчас его тон замораживал. — Ты говоришь так, словно быть домином это смертельная болезнь. Я не выбирал родиться в этой семье, не выбирал отца и мать. Никто не спрашивал меня в детстве, хочу ли я идти к саксу или нет.

Я прикусила губу. Стало стыдно.

— Ты… — я запнулась, — другой. Не такой, как они.

— И много ты знаешь доминов?

Черт. Разговор явно свернул не туда. Но если начала, нужно идти до конца.

— Всего двоих, тебя и Фаба.

— Значит, пятьдесят на пятьдесят. И ты уже сделала вывод обо всей нашей братии?

Я молчала в замешательстве. Никогда не думала, что стану героиней романа «Гордость и предубеждение», и вляпаюсь в это самое предубеждение.

— А ты не думала, что у меня о людях тоже сложилось не самое лучшее мнение? — Раст приподнялся на локте, я хотела убpать руку с его груди, но он не дал, прижимая к себе плотнее, — у меня было много женщин, не так много, как говорят, но достаточно. И ты думаешь, хоть одна искренне хотела быть со мной? Любила меня? — я сглотнула комок в горле, — ни одна, — припечатал он, — я домин, я чувствую. Им всем что-то было нужно — деньги, престиж, статус. Не я сам. Поэтому не нужно говорить, что домины все свoлочи, а люди прекрасны в своей доброте и честности.

— Прости, — прервала я неприятный монолог Раста. Поцеловала его в подбородок, ласково потерлась щекой о плечо, — я поспешила. И сожалею о том, что сказала. Конечно, все люди разные, и домины тоже. Просто моя подруга Аврора сейчас страдает от разлуки с сыном, и я…

Раст резко сел на кровати, упираясь спиной к изголовью. Я тоже приподнялась. Видимо, мои извинения прошли мимо. Его лицо заострилось, скулы гневно напряглись. Проклятье, по-моему, я обидела его сильнее, чем думала, неосoзнанно потоптавшись по больной мозоли.

— И что такого ужасного сделали дoмины для семьи Просперусов? — холодно поинтересовался он, — вытащили из нищеты? Дали другую жизнь? Сделали операцию Авиле, вернули ей ноги?

— Гликерий вынудил Аврору согласиться. На нее давили, ее уволили с работы, не давали кредит.

Домин отмахнулся.

— Авроре пришлось бы работать лет сто, чтобы насобирать на операцию, она дорого стоит. Мы не могли держать Авилу в коме веками. Кредит? — его саркастическая усмешка больно резанула меня по сердцу. Такой я давно у него не видела, — вся семья попала бы в кабалу. Расплачивались бы многие поколения Просперусов. Даже внукам бы хватило.

— Но он…

— Ты обвиняешь Гликерия в том, что он не женился на Αвроре? — опять прервал меня Растус, — что домины не влюбляются без памяти в своих пари? Так и женщины не влюбляются в доминов. Увы. — Он помолчал и ехидно поинтересовался: — Аврора любит Маркуса Гликерия?

— Нет, конечно… — я окончательно растерялась.