Доминанты

Когда мама с папой уезжают, я плачу и подолгу смотрю на мамин портрет, который висит над моей кроватью. Мне кажется, что она уехала и оставила меня, потому что я что-то сделала неправильно. Так уже было. Помню, как-то раз мама хотела посмотреть фигурное катание, а я раскапризничалась, потому что в это время показывали «Спокойной ночи, малыши». Мама обиделась на меня и уехала. В тот вечер я долго стояла перед ее портретом и просила прощения. Я маленькая и глупая. Лучше бы я уступила, тогда еще час или два смогла прижиматься к ней и чувствовать ее тепло и ласковую руку на моей голове. Я сама себе враг, потому что не умею просчитывать последствия своих поступков.

На Новый год мне постоянно дарят медведей, и это большая трагедия. Я всегда хочу чего-то другого, хотя бы куклу, но в моей компании больше мишек. Есть мамин медведь Майкл, мамин же кот в сапогах по кличке Маркиз, маленький Мишутка, медведица Муся, оранжевый с зеленым брюхом еж без имени и пара других игрушек. Зато у меня есть потрясающая кукла Флавия, приехавшая ко мне из Италии. Она похожа на настоящего ребенка и даже умеет плакать. Правда, дают мне ее нечасто. В основном она живет на шкафу, чтобы я ее случайно не сломала. Ее прислал один итальянец, Аттилио, которого бабушка вылечила от инфаркта. У нас даже есть его фотографии, на которых он изображен со своим большим семейством. В самом центре – его маленькая дочь Флавия, в честь нее и назвали мою куклу. В детстве я очень хотела велосипед, но мне его не покупали. Взамен велосипеда мне подарили хоккейную клюшку и шайбу, и я часто выходила с ними на улицу. Правда, передвигаться зимой было сложно: на меня надевали две пары рейтуз, несколько свитеров, а на голову косынку, тонкую шапочку и сверху теплую шапку. Со стороны я была похожа на маленького неуклюжего пингвинчика, переваливающегося с боку на бок и с трудом балансирующего на ледяном насте. Наверное, из-за этой закулеканности я часто болела, и бабушке приходилось делать мне уколы. Она грела на плите свой медицинский металлический ящичек, кипятила шприц и иголки и долго гремела ими на кухне. Я пряталась в туалете. Выманивать меня оттуда приходилось бабушке Шурочке. Ей, бедной, приходилось врать, что уколов не будет. Я каждый раз верила.

Из-за моего больного горла такое удовольствие, как мороженое, было запрещено. Оно всегда доставалось мне растаявшей белой лужицей, теплой и невкусной, что дико печалило. Когда мне в очередной раз что-то запрещали, мне очень хотелось вырасти и стать самостоятельной, чтобы самой решать: что можно, а что нельзя.

Когда бабушки Шурочки не стало, моя жизнь несколько переменилась. Я либо сидела дома одна, либо ходила с бабушкой Лорой на работу в больницу. Обычно я рисовала, так как букв еще не знала и читать не умела. Раньше мне читала бабушка Шурочка. Бабушка Лора, очевидно, не очень хорошо знала, что надо читать, потому что из всего репертуара мне больше всего запомнились «Ундина» Жуковского и его же «Лесной царь». Несмотря на то что текст казался мне страшным и почему-то бесконечным, я просила бабушку перечитывать его заново: мне казалось, что в следующий раз все окончится благополучно, младенец выживет, а лесной царь останется с носом. Потом в мою жизнь пришел Ганс Христиан Андерсен: «Девочка со спичками», «Девочка, наступившая на хлеб», «Дочь болотного царя», «Ледяная дева» и другие. Жизнь в этих сказках была страшной и непредсказуемой, за любой проступок тебя могли наказать так, что расплачиваться приходилось всю жизнь. Мир оказывался таинственным, жестоким и не всегда справедливым. Гораздо приятнее было мечтать, что у тебя появится такой друг, как Карлсон, или прилетит добрая волшебница, которая сможет исполнить любое твое желание, даже самое заветное: «Хочу всегда быть рядом с мамой!». Но волшебницы не приходили, Карлсон тоже, впрочем, а хорошее заключалось в том, что цыгане к нам не забредали и водопроводчики если и заглядывали, то забрать меня не пытались, очевидно, за непригодностью.