Доминион

Йереку совершенно не хотелось обнаруживать себя, но он знал, что его единственная надежда — дварф и его народ. Они поклялись искоренить вампирскую породу и объединились ради общего дела. Лишь они — его шанс уничтожить Конрада, даже если при этом придется принести себя в жертву.

Живые возбужденно вопили, но это были не бурные радостные крики победы, а отчаянные крики облегчения. Они спасены, но они не победили. А это разные вещи.

Йерек следил за дварфом. Волк на удивление легко проник в лагерь и пока, несмотря на свою природу, оставался незамеченным.

Он еще не знал, как сдружиться с дварфом. Йерек подумывал о том, чтобы заявить, что он спас дварфа от Скеллана и теперь тот у него в долгу, но хотя это, возможно, и сохранило бы ему жизнь, хотелось бывшему бойцу совсем другого.

Пожелает ли дварф связываться с мертвецом, меняя одно зло на другое? Кроме того, когда дело будет сделано, не повернет ли дварф против него?

Поразительно было то, что, пройдя через пытки нежизни, Йерек радовался перспективе наконец обрести покой. Он не боялся окончательной смерти, даже если она означала разрушение всего, чем он был. Здесь, сейчас он с распростертыми объятиями встретил бы прекращение своего существования. Если кольца больше нет, то эту цену стоит заплатить.

Годы борьбы против своей сути могут, наконец-то, закончиться здесь, на этом поле.

Вот зачем он вернулся, вот истина, которую Волк скрывал даже от себя.

Он знал, что это его первый ход в эндшпиле.

Выручив дварфа и появившись перед Скелланом, он ускорил события. Он мог бы прятаться в тени, охотясь за подсказками, прослеживая путь кольца, но, выступив из укрытия, сознательно выбрал роль катализатора. Теперь все завертится вокруг него. Будут совершаться ошибки, срываться планы, открываться секреты. И один из них приведет к перстню. Должен привести.

Когда дварф прошел мимо, Йерек выскользнул из тени и, зажав ладонью рот дварфа, прошипел, пока пленник не начал сопротивляться:

— Тсс. Я друг. — И убрал руку.

— Ты мне не друг, урод.

— Будем надеяться, к концу ночи я им стану, — пообещал Йерек.

Дварф выслушал его.

— Какого дьявола я должен тебе верить?

Йерек понимал, что он сам и слова его далеко не убедительны.

— Из-за того, кем я был, а не кем стал, — сказал он, надеясь, что этого достаточно. — Потому что как Белый Волк Миденхейма я отдал жизнь, пытаясь защитить то же, что сейчас защищаешь ты, и потому что искра того, что делало меня мной, отчего-то горит во мне до сих пор. Не знаю, сколько это продлится, но пока она не погасла, я призрак, застрявший между землей живых и племенем гнили и тлена. В обоих мирах я ничто и потому и там и там могу передвигаться незамеченным. Я способен проникнуть туда, куда не попасть тебе, могу подобраться к Конраду близко-близко и убить его, если все должно завершиться именно так. Я не хочу закончить, как они.

— И что ты просишь у меня взамен?

— Помощи.

— Продолжай.

— Ты знаешь историю первой войны?

— Я в ней участвовал.

— Тогда ты в курсе, что в ней победили хитростью, а не силой. Фон Карштайн обладал талисманом невероятной мощи, воскрешающим его каждый раз после гибели. Этот талисман похитили во время осады Альтдорфа, что позволило сигмаритам убить графа раз и навсегда.

— Я знаю, — сказал дварф. — Кольцо графа-вампира. Вор украл его и передал жрецам.

— Да, кольцо фон Карштайна — только я ни на секунду не верю, что вор отдал его святошам. Что-то я не видел перстня в могиле и не думаю, что его положили в какую-нибудь шкатулочку и оставили на ночном столике. Я должен найти вора, взявшего кольцо. Я должен убедиться, что проклятая штука уничтожена. Вот какая помощь мне нужна от тебя.

— А кто тебе сказал, что я вообще знаю что-то о каком-то кольце?

— Ты сам, только что. Я сказал — талисман, ты сказал — кольцо.

— Я мог услышать об этом в любой пивнушке Империи.

— Да, мог, но не услышал, верно?

— Нет, я встречался с вором. И своими глазами видел, чем он расплатился за свой героизм. Кольца у него нет, поверь мне на слово. Талисман забрал кто-то из твоего племени. А вору отрубил руки и бросил умирать, да только он не умер.

Йерек долго молчал, а потом заговорил так, словно и не слышал дварфа: