Доминум

Как только Змееносец направился к окну и статуе протектора, все зашевелились и стали выстраиваться в ровные шеренги, уже давно заучив все тонкости обряда. Море адъютов, наблюдая, стояли позади, чуть поодаль, а протекторы – перед ними. Два первых ряда держали знамена. Никто не говорил ни слова. Флаги развевались, шуршали мундиры, стучали о мрамор сапоги. Я стоял неподалеку от центра, между Даном и Стефаном, который еле успел на похороны. С того места мне были видны многие. Впереди Паскаль крепко сжимал древко знамени и не сводил взгляда со статуи. Там же обнаружилась и Сара. Ламия находилась позади нее, и, несмотря на умело удерживаемую маску стойкости, ее глаза раскраснелись от слез. Из душ протекторов медленно вытекала такая непередаваемая скорбь, что, если бы она обрушилась на кого-то одного разом, человек сошел бы с ума. Да, не все собравшиеся много общались с Пабло, но он был люмен-протектором – одним из нас, тем, кто, как и остальные, почти и не жил для себя. Все ради других. И в каждой смерти протектора мы видели свое будущее – неминуемое, болезненное. Полное страха с привкусом гнили и пепла.

Статуя протектора, что возносила руки к небу, казалась насмешкой над нами. Слишком уж благоговейное было лицо. В этом конце зала оказалось не так много свечей, потому свет луны и звезд, проникающий сквозь огромное окно и круглую дыру в груди статуи, пылью покрывал Усыпальницу. Коул взошел на ступень и оглядел присутствующих.

– Не в первый раз я стою перед вами и многократно стоял там же, где и вы. Но, несмотря на это, так и не смог привыкнуть. Смерти не могут и не должны восприниматься как что-то обыденное. А если это так, то ты сам подобен мертвецу. – Коул выдержал тяжелую паузу. – Пабло был мне близким другом и прекрасным учеником. Но большему он обучился сам, работая каждый день и не боясь трудностей. Ему нравилось преодолевать препятствия, он вечно видел в них вызов Вселенной, словно так она проверяла, на что он способен. Его вклад в наше общее дело неоценим. Пабло был отличным люмен-протектором, который старался видеть свет даже в самые темные времена. И я искренне горд и рад, что судьба свела нас. Он не заслуживал подобной гибели. Никто из нас не заслуживает. Мне хотелось бы сказать, что его смерть оказалась героической, но нет. Жизнь – определенно, но смерть не может быть наделена таким благородным качеством. Она всегда страшна, болезненна, омерзительна. Смерть означает конец сбора опыта и воспоминаний. Но при этом смерть естественна. Каждая душа обязана покинуть Вселенную – нам всем известен закон. И все-таки никто не толковал его. Покидать как? Растворившись в Обливионе? Или найдя Утопиум, как верил Пабло? Даже если оба суждения верны, я никогда не соглашусь с тем, что забвение – справедливое окончание жизни. Обливион обнуляет ее. Уничтожает все то, чем был человек. Но Обливион не делает жизнь забранной души бессмысленной. Пабло неоднократно рисковал всем, как и каждый из нас, и благодаря ему тысячи приземленных смогли прожить спокойную жизнь. Ту самую, которой никогда не было у нас, ведь мы вверили ее Свету. И мы будем нести этот крест дальше, уничтожая Тьму, забравшую многих наших товарищей, и никогда не усомнимся в выбранном пути. Мы продолжим ей препятствовать, оправдаем каждый новый вдох.

Тут те, кто стоял со знаменами, разом ударили древками об пол. Бах. Коул вскинул голову, его золотистые глаза сияли ярым огнем.

– Мир темен, но мы не отступим и не дадим Свету угаснуть.

Бах.

– Пока на небе горит хоть одна звезда, люмен-протекторы будут нести свою службу.

Бах.

– Ради людей. Ради Света. Ради общего блага мы отдали свои судьбы Вселенной.

Удары знамен стали непрерывными, они наполняли зал и оглушительной дробью отдавались в сердце. Коул встал лицом к статуе и заговорил так громко, что его слова перекрыли общий шум.

– Малый Пес, Светлая армия благодарна за принесенную тобой жертву. Люмен-протекторы никогда не предадут забвению память о тебе. Пусть Свет вечно озаряет твой дальнейший путь.

Все разом стихло. Лишь ветер негромко завывал снаружи. А затем женский голос из первого ряда тихо запел. Слова песни не казались печальными, но от того, с каким чувством и плавностью звучал мотив, сердце обливалось кровью. На второй строчке куплет подхватили другие, и вот уже весь зал наполнился стройным, отточенным пением. Оно звучало лишь в двух случаях – смерти собрата и принятия новобранца в ряды. Конец и начало. Это и ознаменовывал гимн люмен-протекторов.