Домой не возвращайся!

Вот, живут люди, вкалывают с восхода до зари, растят детей. Им, что влюбляться не хочется? Точно так же страдают, горят, ревнуют. Но ежедневный, тяжелый труд быстро лечит. Гляди, как морщины на лицах старух черны и глубоки, словно трещины, сквозь которые смотрит на тебя потусторонний мир. А кисти рук узловаты, тяжелы – в них вся жизнь. Проведет такой рукой по весенней, утренней росе и скажет, каким лето будет, дождливым или не очень. А у тебя что? Нытье праздное. Муки тепличного идиота. Или все же что-то настоящее? Сколько идти? Давай посчитаем. Хорошо, если в день сделаешь сотню километров. Так. Значит, идти тебе, парень, всего-то два с половиной дня. Вот, по прошествии этих дней и узнаешь, что в тебе – истина или оранжевая революция гормонов. Гормональную энергию нужно сублимировать в полезное дело, так старик Фрейд учит, полный извращенец. Такое ощущение, что западный мир погряз в физиологических комплексах и больше ни о чем не желает думать. В творчестве наших аутсайдеров от искусства тоже в основном решение телесных проблем. «Как прыщавой курсистке длинноволосый урод читает стихи, половой истекая истомою». Строки Есенина точны, лучше не придумаешь. Только в его времена похоть окоротили, не дали разгуляться. Слишком сильны были еще традиции классической системы ценностей, русской литературной школы. Что если размножающиеся, как микробы, аутсайдеры вытолкнут, выдавят консерваторов на обочину. Перестройка, конечно, хорошо, но… Но наше общество рискует опрокинуться в Древний Рим в самом худшем смысле этого понятия. Да мы будем знать все об античном сексе из уст современных французских романистов и вообще это понятие легализуется. Да, мы будем восторгаться различными философскими школами, также основанными на сублимированной энергии. Но где окажется сердце? Почему о нем никто не подумал? Неужели познание пространства – это сугубо телесный акт? Эко тебя занесло, парень. Вот что значит дорога. Сейчас бы кис в городской квартире да сопли своих страданий подтирал. А так, идешь, думаешь, на человека похожим становишься. И все же, почему и кем так настойчиво вытесняется здоровое начало? Почему на смену тем, кто «землю попашет, попишет стихи» появляются личности с бегающими глазками, рассуждающие о преимуществах западной литературы. Да, никто не говорит, что должны быть только почвенники и деревенщики. Но зачем делать из людей половик для вытирания ног этих голых королей?

Солнце давно село. Ночной леденящий мрак навалился, подмял под себя все вокруг. Дорогу можно было разобрать только на пару метров вперед. Наступила глухая, непробиваемая тишина. Слышен был только звук собственных шагов, очень короткий, без характерного ночного эха. Значит, туман. Конечно, можно было напроситься в первый попавшийся деревенский дом на ночевку. Но перевозбуждение от недавно случившегося гнало Бальзамова по шпалам в глубину необъятной ночи. Он твердо решил, что спать будет только тогда, когда взойдет солнце. Где-нибудь на припеке облюбует лавочку, кинет под голову сумку и провалится в сон, сломленный усталостью. Впервые в жизни он чувствовал себя разорванным: одна часть испытывала вину перед домашними, другая тянула в неизвестность ради одного только взгляда, нескольких слов, случайного прикосновения. Состояние души менялось стремительно. То казалось, что за спиной выросли крылья, то ноги с трудом влачили тяжеленные гири. То хотелось бежать вприпрыжку, то плюнуть на дикую затею и сесть на ближайшей станции в первый же встречный поезд и вернуться. Через месяц должны призвать в армию. Несмотря на обилие жутких рассказов о дедовщине, полууголовных отношениях, жестокости и глупости, служба в СА представлялась какой-то почти греческой эфебией, актом инициации, посвящением в мужчины. Даже мысли не возникало о том, чтобы отклониться, не пойти. Нужно быть таким, как все.