Домой не возвращайся!

Кондаков сам видел, как однажды русскому старику отрубили руку только за то, что тот сорвал для внука абрикос с ветки, перегнувшейся через забор частного сада. Завели во двор, положили на пенек кисть и рубанули топором. Филипп Васильевич вмешался в судилище: ударами кулаков заставил экзекуторов умыться собственной кровью. А вечером на него самого напали. Подкараулили на железной дороге, по которой он всегда возвращался в свою лачугу. Восемь молодых людей выросли в темноте на пути и с криками бросились на него, размахивая кольями и цепями. Старый таежник отбивался суковатой палкой, которая служила ему посохом. Отбивался удачно: трое с перекошенными от боли лицами скатились с насыпи. Но все же не уберегся: удар в грудь отбросил, опрокинул навзничь. Спиной налетел на шпалы, раскинув крестом руки. С правой стороны грудной клетки – тупая боль. «Я убил эту собаку. Я зарезал его!» – закричал один из нападавших, и вся толпа бросилась в темноту, громко стуча подошвами по шпалам и насыпи. Из-за тучи вышла полная луна, расплескав по округе желтый свет. Кондаков лежал и, глядя то на луну, то на звезды, ждал смерти. Но смерть почему-то не приходила. Даже сознание не собиралось покидать его. Желая убедиться в том, что жизнь еще находится в теле, он потрогал ладонью камешки, поднес к лицу, понюхал. Все настоящее. Значит живой. Взгляд упал на рукоятку ножа, торчавшую из груди. Боли не было и в помине. Что за чертовщина? Правой рукой он сначала осторожно коснулся рукояти, а затем легко надавил в сторону, сам не понимая, зачем. Рукоять подалась и неожиданно отвалилась от груди. Кондаков от удивления даже подскочил. А потом внимательно пригляделся. Ему повезло. Дьявольски повезло. Лезвие было сломано почти у самой рукояти. В грудь ударил обломок, длиной не более двух сантиметров. Само лезвие валялось в нескольких шагах. Филипп Васильевич поднял с земли посох и, как живого, поблагодарил, поглаживая узловатыми пальцами. Простая палка в руках северного человека может быть серьезным оружием. Он пришел в лачугу, обмыл рану, сделал небольшую перевязку и через несколько минут сладко заснул, положив под затылок свои широченные ладони. Утром следующего дня с невозмутимым спокойствием появился на городском рынке и встал на свое рабочее место за прилавок. Он видел, как глаза многих торговцев при встрече с его взглядом опускались, а руки начинали, как говорится на Руси, искать себе места. Но праздновать победу или даже радоваться спасению не хотелось. Кондаков понимал, что дело лишь во времени, потому что с того момента, как он заступился за старика, его считают врагом, с которым необходимо бороться и уничтожить, если сам не уедет. А уезжать старый Филипп пока не собирался. Вечером его лачугу окружили милиционеры с собаками и предложили добровольно сдаться на милость победителя. А уже через неделю состоялся судебный процесс, на котором присутствовали многочисленные потерпевшие от кулаков Кондакова, а также многочисленные свидетели потерпевшей стороны. Судья сказал: «Виновен». Адвокат, не говоривший по-русски, только всплеснул руками. Зрители зааплодировали. А Филипп Васильевич отправился в тюрьму, где просидел, слава Богу, недолго, всего полгода, так как дело было все же пересмотрено благодаря старику с отрубленной рукой. Но бывший фронтовой разведчик, выйдя на свободу, и не подумал уезжать из Средней Азии, потому что, говоря языком Достоевского, был упрям как вол. И удача нашла его: как-то в одной маленькой, забытой аллахом чайхане ему сказали, что есть такой Саид Шухратович Омаров, человек богатый и очень уважаемый, правда, в лицо его никто никогда не видел. Появился на бывшем советском Востоке недавно. Занимается тем, что помогает детям из бедных и многодетных семей выбиться в люди. А именно: увозит на учебу в Москву, где обеспечивает всем необходимым.

«Чилим-килим» – пела птичка с ветки тутового дерева, провожая истосковавшегося по России русского старика, которого смело можно было давно называть старцем. Хотя все еще крепкого телом и цепкого умом.