Домой с черного хода

— Когда моего отца арестовывали, мне одиннадцать лет было. До мельчайших подробностей все помню, — наметившиеся на щеках красные пятна проступали все ярче, и голос вдруг зазвенел. <—Такое издевательство… Такая жестокость… Рылись в бумагах, швыряли на пол, на портрет покойной мамы один нарочно наступил, я видела.

— Лариса Николаевна, голубушка, не волнуйтесь вы так, — Олег Андреевич положил большую руку на ее, тонкую, нервно вертевшую в пальцах катышек хлеба. — Не пришло еще время об этом открыто говорить. Пострадали многие, да смотрят на то, что произошло, все по-разному. Ну и не надо говорить. Ведь легче вам от этого не станет.

— Да, да, вы совершенно правы, Олег Андреевич. Просто это так неожиданно. Почему-то вдруг надежда всколыхнулась — а вдруг отец жив…

До метро мы шли с Олегом Андреевичем.

— Очень нервная дама Лариса Николаевна, — сокрушенно сказал он. — А сейчас, ой как нужно осторожными быть. Вот говорят Никита Сергеевич народу глаза открыл — будто они у него закрыты были — открыл глаза и разъяснил, как надо понимать ситуацию, ан, нет, ничего не разъяснил. И, значит, лучше пока помалкивать. Еще сто раз все измениться может, а те, кому надо, уже ушки навострили, ходят прислушиваются, а по вечерам заметочки строчат. Авось пригодятся. И очень даже может быть, что пригодятся. В буфете вчера из реферативного журнала разговорился один, не дай Бог. И про частную собственность, и про предпринимательство. Дядя его, видите ли, в губернском городе на вокзале ресторан держал, так к нему вся знать городская обедать приезжала. Говорит, съездил дядя на дачу, привез оттуда меню разные, банкетных столов фотографии — так, говорит, интересно рассказывал. А я слушаю, а одним глазом вижу, как парторг ихний делает вид, будто сметану из стакана выбирает, а сам словечко пропустить боится. Небось, вечерком запишет: «имеются, мол, еще элементы, мечтающие о восстановлении капитализма». Нет, до капитализма еще очень далеко. Держава наша это такой монолит. Ну, царапнул Никита Сергеевич по гладкой поверхности, так это же царапинка — не трещина, ее очень даже просто затереть можно, заполировать. Люди поговорят, поговорят и замолкнут, а через год-другой никто и не вспомнит, о чем говорили. А у него, у парторга, в тетрадочке на этот случай все и записано. В нужный момент он и зачитает, где надо. Нет, нет, главное сейчас помалкивать, а не мечтать о переменах — до перемен еще ой как далеко.

Вечером, сидя с Мариной у плиты, мы обсуждали все услышанное за день, и в который раз перед нами вставал вопрос — что отвечать детям на вопросы, которые они неизбежно станут задавать в ближайшее время. Олег Андреевич утверждает, что перемен ждать не приходится, что нужно помалкивать. Но так не хотелось этому верить. Так хотелось, чтобы это был первый шаг. Куда? Шаг к жизни, когда можно будет спокойно, без оглядки, говорить детям то, что действительно думаешь, чего ждешь от них, что хочешь для них. Унизительно замолкать или переводить разговор на другую тему при их-приближении. Я хочу, чтобы они знали мои мысли. Вот вырастут, тогда сами решат, чему верить. Мы решили, что сами приступать к объяснениям не станем, но на прямые вопросы будем давать прямые ответы, хоть и без лишней резкости. Дипломатично. И еще решили, что письмо Хрущева все-таки первый шаг на пути, который приведет… Куда?

Нет, перемены все-таки происходили. В газетах стало появляться странное словосочетание «культ личности». Значение его было туманно. Очевидно, надо было понимать, что в ошибках Сталина повинны главным образом те, кто окружал его и пел ему хвалу. Оставалось непонятным, зачем было истреблять и тех, кто пел ее и тех, кто от пения воздерживался. Застрелился Фадеев, и в ИНИ мне шепотом сообщили, что он подписывал какие-то бумаги и благодаря ему, потеряли свободу, а то и жизнь, многие писатели. Александр Максимович познакомил меня с будущим редактором «Шахматной новеллы» Николаем Николаевичем Кружковым, и скоро я узнала, что он только что освободился из лагеря, куда был отправлен еще во время войны, но «только не показывайте вида, что вы знаете…» сказала мне Мирра, и я не показывала… Николай Николаевич прочитал перевод, похвалил и возвратил мне без единой поправки. Благословясь, я приступила к последнему этапу — перепечатке набело.

Тем временем пришли два пакета книг — от брата и из Америки. Среди книг нашелся сборник рассказов ирландского писателя Мэккина «Зеленые горы». Милые бесхитростные поэтичные рассказы понравились в «Огоньке» и в «Работнице», мы с Мариной поделили их и с энтузиазмом принялись за перевод, выгадывая время между перепечаткой рукописей на английском языке, авральными работами в ИНИ и утомительными нескончаемыми домашними делами.