Беседовал с капитаном Эрвином об Индии, где он часто бывал. Рассказал, между прочим, что тамошнего царя Сиама обычно сопровождает около тридцати — сорока тысяч человек и ни один из них не смеет в его присутствии хмыкнуть или кашлянуть. Говорит, что преступникам там не отрубают голову, а срезают верхнюю ее часть, да так искусно, что у несчастных обнажаются мозги, от чего они немедленно умирают. По его словам <…>, в присутствии государя всем надлежит пасть ниц и под страхом смерти не поднимать на него глаз. Когда Эрвину и его товарищам оказали как иноземцам честь, пригласив их наблюдать за охотой на дикого слона, они встали на колени и не сводили с монарха взгляд, однако их переводчик настаивал, чтобы они пали ниц, ибо боялся, что за вольности иноземцев будет наказан он. Когда охота завершилась, от монарха явился гонец, и переводчик счел, что его собираются казнить, однако царь всего лишь прислал узнать, понравилась ли чужеземцам охота, на что переводчик отвечал, что ничего лучшего они в жизни своей не видали и считают Сиама величайшим из монархов. Когда гонец удалился, Эрвин и его товарищи поинтересовались у переводчика, что он сказал, и, когда тот ответил, спросили: «Зачем ты сказал неправду, не спросив у нас разрешения?» — «Я должен был сделать это, — отвечал переводчик, — иначе бы меня повесили, ведь наш царь предпочитает мясу и вину лесть».
Забавно было слышать, как мистер Проджерс, без всякой инициативы с моей стороны и нисколько не стыдясь, рассказал историю о том, как в Испании он завел себе хорошенькую любовницу, каковую, когда деньги у него кончились, он вынужден был бросить, и впоследствии услышал, что она с мужем живет очень хорошо, ибо взяла себе в любовники богатого старика. Иное дело, заметил он, жены наших пасторов: эти целыми днями болтаются без дела, не принося пользы своим мужьям и не помогая бедным; и не только жены пасторов, но и высших духовных лиц, — с чем я, со своей стороны, при всем желании не мог не согласиться.
Лорд Арлингтон много рассказывал о непритязательности испанцев: король и знатные господа носят плащи из грубого сукна, а дамы, даже в самую холодную погоду, — мантильи из белой фланели. И что все попытки наладить производство этих материй в стране сводятся на нет святой инквизицией: англичане и голландцы, коих посылают в Испанию, попадают за чтение Псалтыря или Ветхого Завета в лапы инквизиции, и даже самый знатный вельможа умолкает, стоит только упомянуть слово «инквизиция».
Обедал с Ширзом; долго и увлекательно рассказывал о церемонности испанцев; какое бы радостное или печальное событие ни происходило в доме знатного вельможи, посол обязан откликнуться либо en hora buena (в случае свадьбы или рождения младенца), либо pesa me
[50](если речь идет о смерти ребенка или других несчастьях). <…>. Он говорит, что месть за оскорбление не только не преследуется законом, но считается делом чести; получивший оскорбление не вправе появляться на людях, покуда он за себя не отомстил <…>; некоторые следовали за своими врагами в Индию (в данном случае в Вест-Индию. —Курьезы
Лаллен рассказал мне, как одна хорошенькая женщина, что держит в начале Чипсайда магазин детских вещей и мне уже давно приглянулась, стала жертвой леди Беннет (известной шлюхи), которая, придя к ней в лавку и притворившись, что лишилась чувств, с ней познакомилась, завоевала ее доверие и в конце концов свела ее с одним дамским угодником, нанявшим леди Беннет специально для того, чтобы она добыла ему эту несчастную крошку.
Мистер Кристмас, мой одноклассник, напомнил мне, что мальчишкой я был отъявленным «круглоголовым», и я здорово испугался, как бы он не вспомнил, что я сказал в день казни короля. Будто, читая проповедь, я тогда изрек: «Память о нечестивых да омерзеет!»
[52]Впоследствии я выяснил, что он ушел из школы раньше и помнить этих слов не может.